Наталья Шагаева - Без права на развод

– Ну, попробуй, – хитро прищуривается Тимур, словно знает больше меня. – Я уже хочу видеть эту фею, которая тебя приручит.

– Ошибаешься, я никогда не ставлю в приоритет женщин и не пускаю дальше, чем им положено.

Тимур продолжает ухмыляться, хочет что-то сказать, но нас отвлекает звонок моего телефона.

– Да, мам, – отвечаю, но мне совершенно не нравится, как она всхлипывает.

– Артур, отцу прямо на совещании стало очень плохо, его увезли в клинику! – рыдает в трубку мать. Подсознательно я давно готов к смерти отца, потому что это неизбежно, вопрос времени. Но по моему телу все равно проносится волна жара, о которой сразу же бросает в холодный пот. – Артур… он … он… доктор сказал… – ее речь становится бессвязной.

– Я сейчас приеду, – отвечаю, слыша, как она плачет. – Успокойся, все будет хорошо. Ты слышишь, его вновь поставят на ноги, – говорю, хотя сам в это не верю. Она сбрасывает звонок, а я мчусь в клинику.

***

Все хуже, чем я думал. Отец в реанимации, без сознания. Доктор не оставляет нам никаких шансов. Кроме гребаного чуда, в которое я уже готов поверить. Единственное, что обещают врачи – это долгая кома. Отец может несколько месяцев оставаться жив, но только как овощ. Мать еще не знает этого, она надеется на гребаное чудо, а я не хочу ее лишать этой надежды, иначе она ляжет рядом с отцом. За время его болезни, ее здоровье тоже подорвалось: гипертония, проблемы с сердцем и сосудами. Все поддается лечению, но ей нельзя нервничать, поэтому я молчу, скрипя зубами.

– Нужно ехать и Израиль, – говорит мать, когда мы возвращаемся из клиники домой.

– Его нельзя транспортировать, – стараюсь отвечать спокойно, хотя хочется выкрикнуть ей правду о том, что это все…

– Не сейчас, а когда Роберту станет лучше. Я пока договорюсь.

– Хорошо, – киваю и нервно сигналю, чтобы нам открыли. Ворота разъезжаются, и мы въезжаем во двор родительского дома. Я редко здесь бываю, в основном живу в пентхаусе. Дом огромный, родители любят роскошь и пространство.

Помогаю матери выйти из машины и провожаю ее до двери.

– Не уходи, побудь со мной. Мне страшно и холодно одной в этом огромном доме. – Киваю, соглашаясь.

Долго выслушаю бред про лечение в Израиле, клинику, условия и про погоду, которая тоже вылечит отца. Речь матери вонзает в мое сердце все больше ржавых иголок. Очень тяжело видеть, как человек цепляется за воздух. За надежду, которой нет. Чувствую себя отвратительно оттого, что скрываю от матери правду. Но и сказать, что надежды больше нет, тоже не могу! Отпаиваю мать успокоительным, а в себя заливаю виски, чтобы заглушить боль и орущую совесть.

К вечеру мать засыпает. Ее буквально вырубает большая доза успокоительного, меня же алкоголь не берет. Хлещу виски как воду, сидя в кабинете отца и рассматривая его вещи на столе. Подставки из черного камня, статуэтку из слоновой кости, зажигалку из белого золота, раритетные часы, которые он купил на аукционе в Швейцарии, какие-то документы, которые он, видимо, изучал накануне. Здесь никогда никто ничего не трогал и не переставлял – отец не любит, чтобы кто-то вторгался в его пространство. Когда я был ребенком, он не впускал меня сюда, даже мама здесь бывала редко. А прислугу увольняли безоговорочно, если та смела хотя бы раз переставить вещи в его кабинете. Для отца это был храм. А сейчас я занимался вандализмом, вторгаясь сюда.

Сижу в кресле отца, читаю бумаги, разбрасывая их. Сделка с «Гидромедь» летит на пол, договор о поставках сырья – тоже. Ни одна удачная сделка не спасет вам жизнь… Беру статуэтку и запускаю ее в громко тикающие часы. Разбивая их к чертовой матери. Время останавливается, и наступает мертвая тишина, которая режет мне уши. Допиваю виски и сжимаю голову, пытаясь остановить пульсацию в висках. Хозяин кабинета никогда не был идеальным отцом, между нами много недопонимания. Мне по-прежнему не хочется становиться его приемником, но все равно невыносимо больно осознавать, что отец никогда сюда не вернется.

Встаю с места, отшвыривая осколки стекла от часов, выхожу из кабинета. Почти выбегаю на улицу и глубоко дышу прохладным майским воздухом. Опьянение все же есть: тело ватное, губы немеют, а мозг абсолютно трезвый. Вынимаю из кармана телефон и набирают номер Леры. Сам от себя не ожидал, но она единственная, кого я сейчас хочу слышать и видеть. Вероятно, мне просто нужно разгрузить мозг, иначе сорвусь.

– Алло, – робко отвечает девочка, и я пьяно улыбаюсь в трубку. Не будь она больна, прямо сегодня сожрал бы ее всю, полностью.