Паола Стоун - Шкатулка, полная любви

И вдруг она почувствовала, что щеки ее горят, а плечи вздрагивают; будто она, как тогда, в их первую с Томашем ночь, вырвалась из всего случившегося, изнемогая от счастья и горечи, напилась глоточком звездной ночи и бросится сейчас назад, в неизведанный мир жаркой постели.

Она впилась глазами в желтый круг мостовой, очерченный фонарем. Через секунду в нем возникла фигура — как черный силуэт, наклеенный на светлый картон. И лишь потом, оглушенная ожиданием, Никола услышала звук шагов и свое имя, вернее — его голос, произносящий ее имя.

Нежные ночи влюбленных не похожи на терпкие, торопливые мгновения любовников. Когда минуты близости оставались позади, Томаш не знал, как вести себя с Николой. Их давняя дружба — девочки и молодого мужчины, — которая расцветала два этих года, как нежный цветок во взрослом саду любви, теперь была вырвана с корнем. Все, что происходило между ними сейчас, ничего общего не имело с доверчивой нежностью их прошлого.

Томашу вспоминались их частые встречи. Он так любил по поручению Божены встречать ее «меньшенькую»! Занятия в балетном классе часто затягивались допоздна, но неутомимая Никола стремительно сбегала к нему навстречу по широкой мраморной лестнице Консерватории, и они, взявшись за руки, шли по вечерней Праге, считая башенки и загадывая желания. Никола доверяла ему свои тайны — смятенные догадки о мире прелестного существа пятнадцати лет, больше похожего на сказочную птицу с человеческим лицом, чем на девочку. Порой ему казалось, что сейчас она вздохнет глубоко и, раскинув длинные тонкие руки, взлетит над зеленой горой Петршин вслед за этим розовым солнцем.

Чем она была для него тогда? Ни дочерью, ни возлюбленной — захватывающей дух юностью, которая казалась ему вполне утерянной к его двадцати восьми. С Николой Томаш чувствовал себя сбежавшим на волю из заточения правильных будней, в лучах ее наивности он был великаном — мудрым, обаятельным и всесильным. Сейчас же он мог ей казаться только жалким или жестоким, а она вмиг лишилась беззаботности и дерзкой непосредственности.

Никола, в отличие от зрелых женщин, не могла и не хотела скрывать свою зависимость от него, поглощенность его личностью. Она готова была молить его о встрече, забывая всякую осторожность. Но и телесный мир был ей еще почти неведом: для того чтобы длить их новые отношения, Томашу пришлось бы ее слишком многому учить. А напряжение и скованность, застрявшие между ними в ту злополучную ночь, не позволяли ему делать это с необходимой легкостью.

Раньше они были веселы — сейчас опасались всего на свете. Тогда — вызывающе обособленны: часто, находясь в людных местах, вытанцовывали на лету придуманный Николой танец, напевая в такт что‑нибудь несуразное и хохоча, — и тем самым окружали себя невольными зрителями, а сами делали вид, что никого не замечают. Как это нравилось им! Грациозная Никола склоняла свою тонкую шею и лукаво грозила ему, когда он, в пылу их игры, действительно непроизвольно касался ее розовой мочки губами. А он, все так же на виду, подхватывал высокую, но удивительно легкую девочку и скакал дальше с нею на руках. Теперь же они вовсе избегали общества, а случайно оказавшись на людных улицах, старались слиться с толпой…

Теперь они и расставались по‑другому: выходя из дома Николы, шли в разные стороны, не прощаясь и не оглядываясь.

Так и сегодня: на полутемной лестнице, полной цветочных ароматов, их снова бросило друг к другу, но стоило тяжелой дубовой двери скрипнуть у них за спиной, как они зашагали в разные стороны.

И лишь когда Томаш ступил на приземистый мост, он оглянулся. Никола шла, на полголовы возвышаясь над окружающими, — ее фигура показалась ему пронзительно одинокой. Но Томаша не тянуло догнать ее и прижать к себе — он слишком устал…

Сегодня, взглянув на Николу мельком, он заметил, как две тонкие морщинки поползли от носа по лбу этой маленькой женщины. И он почувствовал, что теперь не она дарит ему свою юность, а он влечет ее к увяданию: Никола переступила порог, за которым прекрасная птица превратилась в женщину. Но не женственность была нужна ему…

А еще он не хотел больше преодолевать течение времени, тревожить свою достойную жизнь, выпрашивая у нее свободный час — чтобы заполнить его Николой. Она больше не была для него трогательными каникулами.

Он отвернулся, облегченно вздохнув, — и замер. На другом конце моста стояла Божена и смотрела на него.