Амелия Борн - Я с тобой развожусь

– Потому что я не такая, какой хотела быть.

– И что вам помешало?

Она ловко ведет меня к тому, о чем следовало подумать уже давно. Подумать и – переоценить. С нарастающим чувством тревоги я покорно следую по пути, проложенному психологом. Хочу и одновременно боюсь прийти к выводам, теперь кажущимся весьма очевидными.

– Помешали мои молодость и глупость, – усмехаюсь устало. – А главное… моя внушаемость.

– Поясните, – мягко просит Марта.

– Моя… свекровь, – слова даются тяжело, словно каждое – неподъемная гиря, которую пытаюсь с себя скинуть. Это настоящая добровольная пытка, но я продолжаю:

– Она никогда не одобряла наш брак. Считала, что я не их круга и была абсолютно права. А я… я так боялась, что со временем Ян поймет, насколько я не вписываюсь в его жизнь, что сделала все, чтобы стать его достойной. Чтобы доказать этой женщине, что заслуживаю быть рядом с Яном.

– И у вас получилось?

– Измениться – да, – выдыхаю с болью. – Заслужить ее одобрение – нет.

– Рита, ваши отношения с мужем ведь постепенно ухудшались? Вы не думаете, что это может быть связано с переменами в вас?

А я не думаю, я уже в этом уверена. По позвоночнику ползет холодок ужаса. Что, если я сама виновата во всем, к чему мы теперь пришли?

– Что я натворила? – шепчу в ужасе и в ответ слышу успокаивающее:

– Вы забыли о важной вещи, Рита. Ян полюбил вас такой, какой вы были.

«Меня трогало в тебе все. Даже твоя наивность…»

Не дождавшись реакции, психолог продолжает:

– Скажите, вы довольны своей нынешней жизнью?

И тут я уже не выдерживаю:

– Нет! – буквально выкрикиваю в ответ, вскакивая с места. – И на этом с меня довольно!

– Никогда не поздно все изменить, – последнее, что доносится мне в спину.

Весь ужас ситуации постепенно доходит до меня, ввергая в глухое отчаяние. Вернувшись к себе, запираю дверь на ключ, не желая сейчас никого видеть. Слишком многое нужно обдумать. Слишком со многим попытаться примириться.

Я потратила годы на то, чтобы заслужить чужое одобрение. Я позволила убедить себя в собственной никчемности. Я допустила, чтобы мои мечты и цели отошли далеко на второй план. Я посвятила мужу всю жизнь, хотя он об этом вовсе не просил. Возможно, я своими же руками разверзла ту пропасть, в которую мы скатились.

Но разве мое чувство вины способно оправдать его молчание? Если все пошло совсем не так, почему он не дал мне понять, что мы движемся вовсе не в том направлении? И почему он пошел самым простым путем решения проблем, в то время как я ради него перевернула вверх тормашками всю свою жизнь?

Эти мысли мучают меня всю ночь. А наутро я делаю наконец то, что следовало сделать давно.

Впервые за годы брака, поднимаясь с постели, я не бегу покрывать свое лицо штукатуркой в отчаянной попытке замазать эти совсем не аристократичные веснушки. Я просто умываюсь и, не нанося косметики, выбираю самую удобную одежду из того, что у меня есть. К черту дорогостоящие бренды и дресс-код! Я облачаюсь в простую белую рубашку и беспородные джинсы, подвязываю волосы платком и, прихватив то, к чему не прикасалась годами, выхожу в сад.

Стоит еще совсем раннее утро. Стрелки часов едва подползают к шести. Я с молчаливым удовольствием вдыхаю свежий, влажный после дождя воздух и, расстелив плед, плюхаюсь прямо на траву, не заботясь абсолютно ни о чем.

Положив перед собой альбом, дрогнувшими пальцами его раскрываю. Годами я душила в себе то, к чему шла с раннего возраста. Свекровь считала, что профессия художницы совсем не соответствовала статусу ее сына. Только сейчас я, кажется, начинаю понимать – возможно, она боялась того, что я стану что-то из себя представлять. Что мое имя станет чего-то стоить само по себе, без приставки в виде влиятельной фамилии Григорьевых. Ведь самодостаточным человеком куда сложнее манипулировать.

Впрочем, я допустила это все сама. Но Марта права – еще не поздно это исправить.

Первый штрих выходит неловким и неуверенным. Но постепенно рука инстинктивно вспоминает все, что когда-то умела. Я и сама не замечаю, как карандаш, скользя по бумаге, воссоздает в рисунке одно из самых теплых воспоминаний. Еще один эпизод из прошлого, когда была по-настоящему счастлива.

– Ты снова рисуешь? – раздается внезапно надо мной голос и, вздрагивая, я делаю неверный штрих.

– А ты против? – ощетиниваюсь мгновенно, вскидывая глаза на Яна.

– Нет.

Он чуть медлит, словно ждет от меня возражений, потом аккуратно присаживается рядом. В его глазах стоит задумчивое выражение, причину которого спустя мгновение он озвучивает: