Лана Муар - Фиалковое сердце Питбуля

В свете одинокого фонаря, моргающего каждые двадцать секунд, иду к пассажирской двери машины, достаю из бардачка пачку сигарет и, сорвав с нее слюду, подношу к ноздрям. Я практически не курю. Иногда позволяю себе одну или две, чтобы потянуть время или посмотреть на причудливые изгибы дыма, выдыхаемого в небо. А оно сегодня на удивление чистое и радует глаз. Глок щелкает зажигалкой, подносит язычок пламени, прикрывая его ладонью. Подкуриваюсь. Первая затяжка после длительного перерыва приятно туманит голову, а над головой, раз в двадцать секунд, бескрайняя темнота с яркими точками звёзд и леденящим минус двести семьдясят три по Цельсию.

– Интересное сочетание, Глок. Капельки завораживающей красоты и вокруг них смерть.

Он задирает голову, зачем-то приставляет ладонь ко лбу и хмыкает:

– Небо, как небо.

– Небо, как небо, – передразниваю его, затягиваюсь чуть глубже. – Нихрена ты не понимаешь, Глок.

– А куда мне с семью классами? Я не Гёте, чтобы над книжками чахнуть и язык ломать.

– Ну да. Двух таких умников рядом держать опасно. Зацепитесь языками и начнёте полемику разводить.

– Я так-то по бабам, босс, – обиженно басит и достает из кармана свою пачку. – Тоже покурю?

– Кури, – киваю, прикрывая глаза, чтобы переждать очередную вспышку фонаря. – Полемика – это культурный спор без мордобоя, Глок, а не то, что ты там себе подумал.

– Тем более тогда лучше по бабам, чем с Гёте спорить. Вы с ним как начнёте умными словечками общаться, половину вообще не понимаю. А с бабами проще – цветы, шампанское купил и погнал.

– Пошлая безвкусица.

– Мне хватает. Главное, чтобы сиськи не висели.

– И вот тебе живой пример разных точек зрения на один и тот же вопрос. Разводить полемику не будем, но на счёт груди полностью с тобой согласен.

Глок расплылся в довольной улыбке, а я повернул голову в сторону темного закутка, находящегося чуть дальше остановки, и поднял ладонь, прислушиваясь. Пара секунд и мозг привычно глушит, отсекает шум города, обостряя внимание на выбившийся из идеальной партитуры приятного вечера звук. Короткий то ли вскрик, то ли визг, резанувший по ушам той самой фальшивой нотой, повторился снова, но уже тише и обречённее что ли, а дальше раздался треск рвущейся ткани…

– Глок, глушак на ствол!

Короткая команда. Щелчок предохранителя. Рукоять стилета, идеально подогнанная под оба хвата, опускается в ладонь за три шага до злосчастного закутка. Вторая, сжатая в кулак, поднимается чуть выше, призывая замереть и дать пару секунд на оценку звуковой картины происходящего в кустах, и она мне не нравится все больше.

«Трое. Врываемся и валим,» – показываю жестами спонтанный план, а дальше спускаю с цепей инстинкты, сгущающие время в замедленное кино.

Сердце делает ленивый удар. Два хлопка, звучащие раз в десять дольше обычного, взрываются небольшими фонтанчиками и откидывают назад ржущие головы мудаков, прижимающих тонкие фарфоровые запястья к земле, в то время пока мои руки отдирают третьего, с приспущенными штанами, нависшего над девчонкой, разворачивают его, зажимая рот ровно так же, как он делал мгновение назад, и без сожаления вонзают лезвие стилета в горло на всю его длину. Треск вспоротой кожи, клекочащий хрип и звенящий льдом хруст ломаемых телом веток. Снова удар в груди, уже быстрее, ещё один. Я снова вижу привычную по скорости картинку реальности, в центре которой девчушка в перепачканной грязью куртке и разодранной до пояса юбке тянется к небольшой спортивной сумке. И три жмура рядом.

– Пошли! – сгребаю сумку и девчонку в охапку, пока не успела понять, что именно сейчас произошло, волочу к машине, больше неся, чем позволяя идти самой, и вталкиваю на заднее сиденье, скидывая туда же свою куртку. – Прикройся и пристегнись! Глок! Гильзы?

– В кармане, босс.

– Камеры, свидетели?

– Чисто.

– Адрес! – рявкаю, разворачиваясь к девчушке, забившейся в дальний угол сиденья.

– Ма… Ма…

– Ну!

– Машинистов, – еле шевеля дрожащими губами выдыхает она.

– Конкретнее!

– Семь.

– Глок, ты слышал.

Он трогает машину максимально плавно, чтобы не оставить на асфальте следов покрышек, ввинчивается в поток, идущий на север – в противоположную от Машинистов сторону, и, попетляв по перекресткам с камерами на нормальной скорости, разворачивается.

Всхлип. Короткий, будто испугавшийся сам себя, звук, и дальше новый. Застывший в горле, увидев мое движение к центральным подстаканникам. Я поворачиваюсь, протягивая открытую бутылку: