Жасмин Майер - Невеста моего сына

Николай Одинцов сбросил пиджак на спинку стула, занял свое место за столом председательской комиссии, а после с легкостью сам справился с запонками и даже закатал рукава белоснежной рубашки до локтей.

При виде обнаженных загорелых предплечий, массивных часов на запястье и тугих вен под бронзовой кожей – мне стало еще хуже.

Жесткие тени софитов только подчеркнули его острые аристократичные скулы, которые придавали его лицу хищное выражение.

У Адама, кстати, таких скул тоже не было.

– Ты чего так побледнела? – прошипела Кристина. – Не волнуйся, все будет хорошо! Кто, если не ты, должен туда поехать? Никто из всего нашего потока не сделал столько, сколько сделала ты за этот год ради этой поездки.

В этот момент своим сапфировыми лазерами Одинцов лениво прошелся по зрительному залу, как военачальник оглядывает ряды солдат. Но от безмятежности не осталось и следа. Его взгляд вдруг запнулся, потемнел и остановился на мне.

Одинцова аж перекосило. Он уставился на меня, явно не веря своим глазам, а я почему-то снова задержала дыхание. Ощущение было, словно он подставил к моей коже горящую спичку, а ведь между нами было более десяти забитых под завязку зрительских рядов.

Под этим тяжелым, как бетонный каток, взглядом, я в очередной раз поправила свитер с широким горлом. И хотя под ним у меня была даже водолазка, я ощутила себя почти что голой.

Снова.

Сапфировые глаза Одинцова моментально впились в мое плечо, на которое я тщетно попыталась водрузить свитер. Ясная синева потемнела, а брови сошлись на переносице. Чего он злится? На мне сегодня одежды раз в пять больше, чем тогда! Чем я ему снова не угодила?

– Саш! – зашипела Кристина. – Заснула, что ли? Бенедиктович зовет! Дуй на сцену!

На абсолютно ватных ногах я поднялась и прошла к сцене, не сводя глаз со своего преподавателя. Итак, главное правило сегодняшнего дня – не смотреть на Одинцова. Только не сейчас!

Его взгляд обладает надо мной поистине гипнотизирующей магией. Боюсь, что стоит мне посмотреть на него в ответ, как я забуду не только речь, которую писала последние полгода, но даже собственное имя.

Я улыбнулась Валерию Бенедиктовичу, стараясь не фокусироваться на том, как горит кожа под мрачным взглядом Одинцова. Он невзлюбил меня с первого раза, и теперь уже ничего не исправить.

Нужно было поприветствовать комиссию, и я надеялась, что это и будет единственный раз, когда я взгляну в лицо отцу Адама.

Так и произошло.

Вот только именно в этот момент, когда наши взгляды скрестились, Николай Одинцов сделал едва уловимое движение рукой. В его пальцах на долю секунду мелькнуло… хорошо знакомое кружево.

Мои трусики.

У него.

В кармане!

ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС.

– Начинайте, Александра, – поторопил меня Валерий Бенедиктович. – И не волнуйтесь.

Не волноваться? Да я в шаге от гребаной панической атаки. Мой звездный час кончился еще до того, как начался. И в этом опять виноват только Николай, чертов Одинцов. Отец моего парня, который хранит мои трусики у себя в кармане пиджака!

Да, в тот вечер я подхватил ее трусики с пола и спрятал в кармане. Зачем? Не знаю. Не оставлять же их на полу в собственном доме, чтобы их нашла Алена и закатила скандал почем зря.

В любом из вариантов, трусики Александры – девушки моего сына! – были источником головной боли, поэтому я решил, что возьму их с собой и избавлюсь где-нибудь вдали от дома. Но дел в эти дни было столько, что стоило выйти за порог, как я принимался решать действительно важные вещи, а кружевные улики отступали на задний план.

Вот поэтому изо дня в день я только перекладывал комок шелка из одного пиджака в другой, и так они оказались у меня на презентации в университете, где одной из выступающих оказалась их владелица.

А вдруг заметил кто-то еще? Где была моя голова, и почему я поступаю как последний придурок рядом с ней? Ответов не было.

Зачем я вообще показал их ей? А ведь она точно увидела черное кружево в моем кармане, судя по тому, как кровь отлила от ее лица.

Мне даже понравилось, что она запинается и заикается из-за меня, хотя и продолжалось это недолго. Александра сумела взять себя в руки и закончила выступление без сучка и задоринки. Идеально, интересно, четко, а после, гордо вскинув белесую голову и так и не взглянув на меня, покинула сцену под оглушительные аплодисменты.

Я ей не хлопал, только сжимал в кармане ее трусики и понимал, что все это зашло слишком далеко.