Рона Цоллерн - Obscura reperta [Тёмные открытия]. Игра в роман. Часть 3. Алхимическое средство

– Нет. Теперь только… есть ты. Ты хочешь есть? – он улыбнулся своей неуклюжей фразе.

– Ага.

– Сейчас, только не уходи, – Тристе ушел в кухню, поминутно оглядываясь. – Не уходи!

– Я с тобой!

– У меня только хлеб и шоколадка, хочешь, я сделаю из нее пасту, мы намажем ее на хлеб!

– Здорово!

– Молока нет. Но есть какао.

– Подойдет! У тебя такой маленький дом!

– А у тебя большой?

– Да. А у тебя можно бегать?

– Ну, – растерялся Тристе, – можно, только негде.

– Ничего, я побегаю немного!

Мадлен убежала в комнату, потом вернулась, едва успев затормозить перед плитой.

– Еще! Как хорошо! У тебя дома можно бегать!

– А у тебя?

– У меня… нельзя, пол скользкий и можно упасть, или разбить что-то…

– Так родители говорят?

– Няня и папа. А мама умерла, наверное, она бы мне разрешила потихонечку.

______

Они наделали бутербродов, налили по паре чашек какао и уселись перед телевизором. Мадлен в кресле, Тристе на полу. Осторожно поглядывая на перемазанную шоколадной пастой девочку, Тристе блаженно закидывал голову назад, ощущая, что его жизнь, да и весь мир вокруг становятся другими. На всякий случай он незаметно выдернул из розетки телефон. Старый телевизор шипел, и вскоре они устали от этого звука и выключили его.

Мадлен обнаружила на зеркале коробку с гримом, и Тристе разрисовал ей лицо. Белая мордашка с треугольничками бровей и алыми губами корчила рожи перед зеркалом, а позади нее, нежно глядя на отраженное детское лицо, стоял клоун с нарисованными слезами и черными кругами вокруг глаз.

Утомившись, девочка плюхнулась в кресло, высунув язык и закатив глаза. Тристе улыбнулся. Его клонило в сон, но он боялся засыпать, боялся проснуться.

– Почему ты была одна? – тихо спросил он.

– Я ушла от них! Не хочу с ними жить! У нас дома все слишком хорошее и дорогое, нельзя позвать моих друзей, и в гости пойти тоже нельзя, потому что их семьи «неприличные». Я все время должна заниматься тем, что меня сделает лучше – а играть это для малышей, я должна думать о будущем, учиться. Они не понимают, что такое «просто так»! Говорят, это праздная трата времени. Но как жить, если нельзя никакой радости? Когда я вечером остаюсь одна в своей комнате, я мечтаю о том, как брат будет со мной. Я сочинила вот что, послушай:

Мой брат родился мертвым,

Но я его люблю,

Я для него весною

Больших жуков ловлю

И в небо отпускаю –

Пускай к нему летят

И прожужжат на ушко:

«Привет тебе, мой брат!

Хоть я тебя не знаю,

Мечтаю я о том,

Как мы вдвоем по раю

Гулять с тобой пойдем».

– Как думаешь, ему понравилось бы?

– Еще бы! Мне даже заплакать хочется, а это верный признак, что стихи хорошие, – заверил Тристе.

– Это правда… – Мадлен покачала ногой. – Всегда хочется плакать, когда любишь кого-то…

– Да, – задумчиво кивнул Тристе.

Вскоре девочка задремала. Он подвинулся ближе к креслу, привалился к нему спиной и тоже закрыл глаза.

Они не слышали, как грохотала дверь – звонок не работал, как скомандовал офицер сломать ее, как затрещав, она поддалась и люди в форме ворвались в квартиру и невольно остановились, увидев спящего в кресле ребенка – белое лицо, красный кружок на носу, губы сердечком – и сидящего на полу странного человека – худого, с длинными волосами, с белым лицом постаревшей девушки, и телом подростка. Он тоже спал, прижавшись щекой к детскому ботинку.

Девочка открыла глаза.

– Задержать его! – приказал старший.

– Не смейте! – закричала она гневно. – Не подходите! – она быстро оглянулась. – Я прыгну в окно! Не вздумайте его трогать! Это мой брат!

От ее крика Тристе встрепенулся, потряс головой, взглянул на людей.

«Вот и все!» – подумал он с каким-то блаженным смирением.

– Извините, комиссар, – раздался откуда-то из-за спин мужской голос. – Пожалуйста, ненадолго оставьте нас. Мне надо поговорить с ним и с моей дочерью.

Худые пальцы перевернули страницу странной книги, пробежали по листам, которые словно латами были покрыты небольшими кусочками бумаги. Пропитанные клеем листы были тяжелыми и жесткими. Кое-где концы слов или слогов отклеивались, торчали их загнутые уголки. Буквы разного калибра и начертания прыгали на строке. Для глаз это была настоящая пытка.

В дверь постучали. Книга была водворена на место, руки поспешно облачились в перчатки.

– Самые свежие новости, – сказал Мерль, входя в комнату брата. – Дориан, опять у тебя этот запах! Что это?