Елена Тодорова - Яма

Смотрел, смотрел, смотрел…

Видел, что она снова начинает злиться. Но никак не мог прекратить. Ему необходимо было ее видеть. Наверстать. Запомнить, мать вашу, еще детальнее.

Возможно, когда-нибудь он позволит себе написать ее чертов словесный портрет.

– Я ничего тебе рассказывать не буду, – выдавила Доминика решительно и скрестила руки на груди.

Не отреагировал. Даже не моргнул.

– Перестань пялиться.

– Начинай говорить, я не буду смотреть.

– А больше ты ничего не хочешь? Может, мне еще раздеться?

– Можно.

– Я вот все равно не понимаю, зачем ты пришел? На что рассчитывал? Что я с горя брошусь тебе на шею?

– Не надо бросаться мне на шею. Я тебе другое предлагал.

– Предлагал… – ее голос впервые дрогнул. – У тебя все так просто.

– Вообще, нет.

– Нет?

– Нет.

Обхватив дрожащими пальцами растрепанную косу, безуспешно попыталась привести в порядок светлые прядки.

– Ладно… – вздохнула расстроенно. – Слушай. Только не смотри на меня. Сейчас.

Градский опустил взгляд вниз, и тело Ники ударила первая дрожь. Закрыв глаза, она прижала голову к согнутым перед собой коленям.

– Закревич подвез меня к общежитию и напросился провести до комнаты, – начала говорить то, что в какой-то момент, вопреки ее желаниям, потребовало выхода. – На улице было холодно, и мы оба промерзли. Стас… Он попросил чаю, чтобы согреться. Я сама разрешила ему войти. Пока готовила все необходимое, он вдруг притиснул меня к стене и… попытался поцеловать. Я оттолкнула и… ему это сильно не понравилось. Он бросил меня на кровать и прижал к матрасу. Я… тогда подумала: как я смогу вырваться, если не могу даже пошевелиться? И… мне стало страшно, как никогда в жизни, – таких подробностей даже сестры не знали, все в себе держала.

А теперь сама понять не могла, почему доверила свои чувства именно Градскому.

Замолчала. Слушая образовавшуюся тишину. Слушая свое тяжелое прерывистое дыхание. Слушая свое сердцебиение. Слушая и пытаясь успокоиться. Но ничего не получалось.

– Ника, не молчи… – хрипло выдохнул Град. – Продолжай.

Он впервые назвал ее нормально. Не какими-то прозвищами, а по имени. И в голосе его улавливалось неподдельное беспокойство.

Внутри Доминики оборвалась последняя струна. И зазвучала, только не так, как она хотела. Вместо слов у нее вырвалось жалкое всхлипывание.

«Стоп. Стоп. Стоп».

«Только не это…»

Он оказался не готовым к тому, чтобы Кузя страдала и плакала.

Сопереживание – впервые погрузился в пучину этого чувства. Заболело в груди, словно ему со всей дури всадили в солнечное сплетение. Дополнительная нагрузка заключалась в том, что он ощутил острую необходимость что-нибудь сделать, чтобы забрать ее страдания.

Оторвал спину, чтобы двинуться обратно к Кузе, но она вдруг подскочила и сама к нему бросилась. Впечатавшись в грудь, нырнула руками под куртку и судорожно заплакала.

Тепло, запах, визуальное восприятие, ощущения – окружило.

Вроде не маленький. Вроде телом и духом сильный. Вроде жизнь понимал… А внутри развернулась бойня – массовая гибель нервных клеток. Канаты порвались, наружу вырвалась душа, в существовании которой он до знакомства с Никой сомневался.

– Что… он сделал?

По правде, не понимал, стоит ли ему это знать. Наверное, лучше нет. Забаррикадироваться. Не принимать. Не представлять. Не позволять даже мысли случайной проскочить… Ему и без того хотелось поехать в больницу, или куда там увезли этого недоноска, и закончить начатое. Размазать его, чтобы патологоанатому потом соскребать пришлось.

– Ничего, – бурно замотала головой. – Ничего больше. Закревич попытался перевести все в шутку, типа я – дурочка, что испугалась. Я сказала, чтобы он убирался. И он ушел, отпуская свои шуточки, даже в коридоре. Ну и несколько девчонок, естественно, видели, как он уходил, – говорила, не отрывая щеки от его груди. – А сегодня, прям на пороге… Катя Уварова нам с Алиной сообщила, что Стас всем рассказывает, будто мы переспали.

Скрипнул зубами. Тяжело перевел дыхание.

– Как так можно, Сереж? Я не понимаю, как так можно… Такая подлость. Как можно так жестоко обойтись с другим человеком?

Что он должен ей ответить? Цензурных слов не находилось. Да и не хотелось выплескивать на нее свой гнев. Не тогда, когда ей и так плохо.

– Все будет хорошо. Обещаю.

Ника притихла. Повисла пауза, но она не казалась Сергею неловкой. Тишина была спокойной.

– Сережа?