Елена Тодорова - Улей

Только впереди им предстоит узнать, что горестнее всего принимаются те события, к которым ты, наперекор всему, упорно стремился, а после – пожалел.

День тридцать четвертый.

У ворот дома Еву, который день подряд, поджидает толпа журналистов. Едва она выходит за пределы Исаевской собственности, как они обступают ее со всех сторон.

– Ева Павловна!

– Госпожа Исаева!

– Это правда, что вы страдаете психическими расстройствами?

– Что вы можете сказать по этому поводу?

– С какого возраста вы состоите на учете у специалистов?

– Принимаете ли вы медикаментозное лечение, госпожа Исаева?

С тех самых пор, как ее психологические проблемы стали известны широкой публике, саму Еву они перестали волновать. Будто больше всего беспокоила сама возможность того, что ее постыдные изъяны станут достоянием общественности. Сейчас же, вырвавшаяся благодаря Титову и его последователям правда, принесла ей неожиданное безразличие. Чувство абсолютного пофигизма к самой проблеме и чужому мнению.

– Почему ваша семья никак не комментирует эти возмутительные слухи? Защищают ли они ваши интересы?

– Что вы сами можете сказать относительно подобных заявлений?

– Госпожа Исаева! Считаете ли вы себя опасной для общества? Можете ли вы сознательно принести физический вред другому человеку?

– Да, – спокойно поворачивая лицо в камеру, заявляет девушка. – Я могу.

Отворив входную дверь, Терентий Дмитриевич сталкивается у порога с Евой Исаевой. Осматривает ее, не скрывая удивления.

Девушка стоит неподвижно и смотрит, словно бы сквозь него, пустыми глазами.

– Доброе утро, – сдержанно выдыхает Терентий Дмитриевич и отступает, пропуская гостью в дом.

Ева выглядит потерянной. Она будто не осознает того, что добровольно ступает на территорию давнего врага своей семьи.

– Адама нет, – говорит Титов, с возрастающим интересом наблюдая за озирающейся девушкой.

Она расстроено качает головой. Опускает взгляд и, приоткрывая пересохшие губы, что-то тихо произносит.

– Я могу чем-нибудь тебе помочь?

Взгляд Исаевой, стремительно обращенный к нему, наполняется дикой настороженностью. Она старается понять, можно ли ему доверять.

– Где он? Где… Адам?..

– К сожалению, я не знаю.

Лицо Евы приобретает угрюмое выражение.

– Когда вы видели его в последний раз?

– В ночь отъезда.

Девушка шокированно застывает. А потом и вовсе, не скрывая эмоций, пронзает Титова свирепым взглядом.

– Так Адам был дома перед отъездом? Как же вы могли отпустить его? Вы что, не видели, в каком он был состоянии?

У Терентия Дмитриевича от ее бесцеремонного крика моментально возникает головная боль. Он хмурится. Растирает руками виски и невольно теряется в собственных мыслях.

– Дядя, стало быть? – едко усмехается Адам, заслоняя дверной проем отцовского кабинета.

Терентий Дмитриевич откладывает очки на стол и намеренно неторопливо потирает переносицу. Затем бережливо убирает в стол папку, над которой трудился в течение дня. Предполагает, что Адам может начать крушить все вокруг.

Тот проходит в центр кабинета, к отцовскому столу. Пошатываясь, наклоняется вперед и окидывает Терентия Дмитриевича мутным взглядом.

– Дядя??? – нетерпеливо требует ответа.

– Это всего лишь условности, Адам. Ты – моя кровь. Ты – Титов.

Услышав это косвенное признание, парень яростно ударяет ладонями по столу.

– Один х*й – пи*да!

– Адам! Сколько прошу: изъясняйся по-человечески.

– Не будь таким снобом, папа, – осекается, называя его так. Кривит губы в ухмылке. – Мат – самый искренний способ изложения.

– Чего ты хочешь, Адам?

Веки парня опускаются. Он морщится, будто испытывает физическую боль, и качает головой в слепом отрицании.

– А разве это важно? То, чего я хочу? Вообще когда-то было важно? – выравнивает взгляд и долго смотрит отцу в глаза. Качает расстроенно головой, говорит вдруг тихо и неуверенно. – Сейчас я понимаю, что хотел бы, чтобы все стало, как раньше. Если ночь, как сейчас… Регги и джаз из твоего кабинета. Твоя чертова уравновешенность. Мои разбитые в кровь руки и пьяная беспечность. Непоколебимая уверенность в себе. Свобода от пожирающих душу мыслей… – замолкает на мгновение и тяжело выдыхает. – Но, как раньше, уже не будет. Уже не будет, даже так!