Ольга Дашкова - Защитник для Веры

– Не надо.

– Что не надо?

– То, что вы сейчас хотите сделать. Не надо.

Голос ровный, еле слышный, даже какой-то отстраненный, смотрю в глаза, а в них стоят слезы.

Долбанный извращенец, какая же ты скотина, Воронцов, запугал девочку, а она ведь совсем девочка, ей не дашь возраст по паспорту. Без косметики, смотрит со слезами на глазах, прикусывая губы.

– Простите, Вера, не хотел вас напугать, – беру свое полотенце, накидываю ей на плечи.

– Это вы извините, за этот инцидент и мою реакцию, я пойду.

Она встает и, не оборачиваясь, уходит. Да, Воронцов, умеешь ты соблазнять женщин. Что-то с ней не так, то дерзкая и острая, то безумно сексуальная в своих ласках, то ранимая. Ее хочется жестко трахать и нежно целовать одновременно. Ты не глупый мужик, Воронцов, думай, а потом делай, но это правило совсем не работало сегодня. И оно совсем не работает рядом с Верой.

Сколько за свою жизнь я встречал женщин без фальши и притворства? Которым от тебя не было что-то нужно. Не припомню таких. Хотя сам считаю, товарно-рыночные отношения прочнее чувств и какой-то там любви. Я даю надежность, достаток, исполнение желаний, мне дают секс и верность, пожалуй, верность – самый важный пункт, не потерплю измен и обмана.

Сижу на том же диване в сауне, злюсь на самого себя. Чувствую, что-то не то с девочкой, строит из себя сучку, а сама словно беззащитный котенок. Беру телефон, нахожу контакт и жму вызов.

– Морозов! Если не сплю я, то не спишь и ты. К вечеру нарой мне всю информацию на Стрельникову, – услышав Морозовское «хорошо», сбрасываю.

Вера

Стоило ему заговорить о моих губах, и все полетело в пропасть. А ведь он меня волновал, его близость, его прикосновения, это движение, как он заправляет мне волосы. Такой взгляд, без похоти и голода, лучше бы он молчал.

Он горячий, он очень горячий, но рядом с ним успокоилось сердце. В глазах, таких черных, забота и тревога. Не стоило думать о нем и фантазировать, но даже в моих фантазиях больше чистоты, чем в прошлой жизни. Это прошлое не дает расслабиться.

Нет, я вовсе не считаю себя жертвой насилия, психологического, разве только. Мне так долго вбивали в голову, что я бесполезна и никчемна, что моя задача ублажать мужа, рожать детей и красиво стоять рядом, с закрытым ртом. Я так устала сопротивляться и биться о бетонную стену непонимания, что смирилась и просто молчала.

Почти два часа ночи, сна нет, за окном метель, ветер швыряет снег в стекло. Я ушла в такую же ночь, почти два года назад, нет, я не выбирала специально число, просто знала, время пришло. С погодой повезло, из-за метели не принимал аэропорт, я услышала случайно разговор охраны, еще днем. Самолеты разворачивали в соседнюю область, значит, Толя приедет не скоро, не помчится по трассе в ночь, заночует где-то там, с парой шлюх, под дозой алкоголя или еще чего.

Я не собирала вещи, даже обручальное кольцо так и осталось лежать в ванной, на полке. Взяла только то, что влезло в женскую сумку, смену белья, наличных денег и чужой паспорт. Было опасно брать много денег, но я понимала, что придется где-то жить, а за это надо платить.

Мой побег был не спонтанным решением, надо было сделать это еще раньше. Но тогда еще был жив дядя Геша, хоть я и пыталась донести до него всю утопию нашего с Анатолием брака. Но единственный мне близкий человек ничего не хотел слышать.

«Доченька, так будет лучше и хорошо для всех», – говорил он. Да, всем было лучше и хорошо, только не мне.

Охрана отвезла меня в торговый центр, там я была очень часто, изучая все камеры и выходы. Пройдя как можно незаметнее к одному из черных ходов, вывернула куртку на другую, более темную сторону, накинула капюшон, спрятав длинные темные волосы, я шагнула в темный переулок, навстречу колючему снегу и своей новой жизни.

Охрана хватится не скоро, часа через три, они знают мои привычки. Пары часов хватит на то, чтоб перевернуть весь торговый центр, еще час на изучение записей с камер. Звонить своему хозяину сразу не станут, бояться, будут бегать до утра, рыскать по городу, как шакалы. А за это время, мне нужно как можно дальше быть от них и от гнева их хозяина.

Стоя в туалете вокзала, с купленным билетом на имя Стрельниковой Веры Викторовны, я обрезала свои длинные волосы. Мне не было их жалко, как и жалко своей прошлой жизни. Обидно, да, но не жалко. Обида на саму себя, за то, что была безвольной куклой и позволяла слишком многое. За то, что была бесхребетной овцой, понимая, что так жить нельзя, но все равно жила. По щекам катились слезы, волосы падали в раковину, мне было хорошо.