Татьяна Ивашкина - Там точно есть любовь

Сутки сменяются следующими. И снова, снова.

…не скрадывая злость.

Она злится, когда утром прижимается губами к его вспотевшему виску.

Злится, вдыхая запах его клетчатой рубашки, за несколько секунд до включения стиральной машины.

Стирает пыль с рамки прошлогодней хорватской фотографии (он по пояс в море, Женька хохочущим комочком подброшена в воздух, брызги еще не взлетели) – и злится. Убирает в коробку его футбольные ботинки, включает телевизор, напряженно ждет показатели тонометра, задвигает шторы, читает статьи в медицинских журналах, просто стоит и смотрит на него.

Катя злится на Костю.

Катя (которая любит) злится на Костю (которого любит).

Здоровая женщина злится на парализованного инсультника.

И только не надо псевдообъяснений!

Поверьте, сейчас не про: «на кого ты меня бросил?», «почему не сходил к врачу?», «зачем загубил мою жизнь?», «как мне теперь отдать долги?».

Глупости. Все эти вопросы еще не пришли ей в голову, и, даже возникнув, они не спровоцируют ни капли раздражения.

Злость, зажатая в кулаках, про другое.

Катя вполне способна узнать ее.

Много лет назад Катина мама простудилась. Воспаление легких может быть приключением (не очень приятным, но банальным), а может наложиться на возраст человека. Наложилось. Хотя и не был он большим, этот возраст.

И мама угасала стремительно. Поднося чай к выбеленным дрожащим губам, Катя сходила с ума от легкости худой спины, которую поддерживала ее рука. Сердилась и на мамины стоны, и на ее терпеливое мужество, на исчезнувший аппетит и фальшивую бодрость. Как же сильно она ее любила. Как обижалась на нее. Задыхалась от нежности. Не могла простить.

Катя поняла все через четыре дня после прощания с мамой. Злость, как попытка избежать боли. Бессмысленная и потешная самозащита души. Ров без воды вокруг крепостной стены неминуемого расставания. Наша детская затея – растить обиду, чтобы потом не так сильно скучать. Злиться, чтобы отринуть бесконечную значимость любимого человека.

Принижать то, что не в силах отпустить.

Как часто взрослые дети трясутся от гнева рядом со своими стариками. Так отчаянно трусит любовь.

Катя выла, прижавшись лбом к рулю. Мамы больше не было. И ничего не сработало.

А сейчас болен ее Костя. Какие банки? Даты выплат? О чем вы? В больнице сказали, что приступ может повториться… Гарантий нет: он тоже может исчезнуть.

Включаем оборону.

Катя разрезает упаковку котлет. Вздрагивает от яростного треска: холодные полуфабрикаты потревожили раскаленное на сковородке масло.

Последнее время неожиданные звуки выдергивают Катю из довольно странного места – некой светлой комнаты с толстыми полупрозрачными стенами. Реальность сквозь эти стены просматривается смутно, назойливый шум мира и вовсе не слышен. Находясь под защитой комнаты, Катя успешно справляется с обязательными делами, готовит еду, моет Костю, заплетает Женины волосы, меняет судно, застилает кровати и раскладывает по разноцветным отсекам суточную дозу таблеток. Очень удобно: пока тело автоматически ухаживает за больным мужем, ты, спрятавшись в безопасном пространстве, размышляешь о природе злости, например. Иногда Катя даже позволяет себе лениво подумать про необходимость выплат по кредитам. Комната милостиво превращает суммы в абстракцию. Их величина, проценты штрафов, привязанность к каким-то срокам – лишь цифры в заметках телефона.

Нет, Катя не сходит с ума, но и от белесых стен отказаться она пока не в силах. Пусть будут. Вот только Женьку сквозь них совсем не слышно. Дочка скользит где-то по периферии сознания: осознанно избегаемая критическая масса, способная обрушить всю конструкцию. Весь этот месяц Катя почти не общается с Женей, да девочка и сама не особо лезет с разговорами. Маленькая грустная тень, то и дело замирающая возле Костиной кровати.

Ну ничего. Я успею ей помочь. Только чуть позже.

Долги как-нибудь выплатятся. Есть же, в конце концов, благотворительные фонды, интернет с множащимися аватарами незнакомых друзей, ежедневные шестые рукопожатия. Может быть, где-то даже есть приятели из крови и плоти… Достаточно заикнуться, люди войдут в ее ситуацию.

Стекла стен белой комнаты вдруг исчезают, Катя усмехается жестко и обреченно.

Она сама ни разу не перевела ни копейки в ответ на бесконечно всплывающие просьбы о сострадании. И на это даже не было какой-то принципиальной причины. Торопливо скользила взглядом вниз, избегала страшных словосочетаний и бьющих в сердце фотографий.