Татьяна Кулинченко - День длиною в год

Лагерь – это копилка романтики. Помню, как-то в обед я сидела и ела макароны ложкой. Максим, взяв свою остывающую порцию еды, сел рядом со мной. Вводные данные таковы: у меня макароны и ложка. У Максима суп и вилка. Решение задачки, на мой взгляд, очевидно. Недолго думая, я протянула ему свою ложку, со словами: «Бери, если не брезгуешь». Ответ на задачу: он молча взял мою ложку, а в обмен отдал мне свою вилку. А второй, подобный эпизод был ещё милее. Я уже закончила есть и несла пустую тарелку с ложкой на лагерную кухню. В это время мимо проходил Максим, с новой порцией еды, и без лишних слов взял у меня из тарелки мою немытую ложку и пошёл себе дальше есть. Если это не близость, то что тогда?

А вот ещё две фразы, которые мне сказал Максим в лагере: «Я знаю какой у тебя почерк, я его везде узнаю». И я везде узнаю его почерк тоже. Разве не идиллия? Вторая же фраза прозвучала тогда, когда я, переодетая в чужую одежду с капюшоном, зашла в столовую, и он окликнул меня по имени. Естественно, я спросила: «Как ты понял, что это я?», на что он ответил: «Я тебя по фигуре легко узнаю».

В чужую одежду я была одета неспроста. Это было воплощением одной из моих очередных дурных идей. Я хотела «поиграть» в парня, ну чтобы все меня называли «Артёмом», обращались со мной как с друганом, посвятили в свои мужские дела и так далее. На тот момент, мне эта идея показалась очень забавной и необычной. Помню, как я расхаживала по лагерю в большой толстовке и джинсах, убрав волосы назад, как это делали парни из младших классов. В этот день Максим, естественно, подкалывал меня, дразнил и шутил, как мог, на эту мою выходку. И вот вечером он подошёл ко мне и сказал: «Давай поборемся, раз уж ты теперь парень?». Было так весело! Я хватала его за руки, обнимала, маскируя это нашей поддельной борьбой. И каждый раз, прошу заметить, когда он перекидывал меня или ставил подножку, то он не забывал меня ловить, тем самым не давая упасть и удариться. Эх, я, как ребёнок, радуюсь таким мелочам.

Дорогой дневник,

16 августа, четверг.

Снова пишу после работы. Устала, но нужно уже заканчивать с прошлым. Обещаю, что за сегодня допишу всё, что хотела сказать по поводу лагеря. Ведь, пока что создаётся впечатление, что всё у «нас» хорошо. И в чём именно тогда у меня проблема, раз этот Максим проявлял ко мне столько знаков внимания в моих зарисовках? В чём проблема, если его симпатия, вроде как очевидна? Почему, спустя почти год моей влюблённости, мы ещё не вместе? Столько вопросов, а ответов мало. Хотя думаю, один ответ у меня есть – Рома.

Тут я умываю руки, я не знаю, как объяснить тот факт, что, будучи влюблённой в Максима, я начала отношения с другим парнем. В том самом лагере, где-то в середине нашего пребывания на Байкале. Вот так вот неожиданно мой сюжет усложнился, и теперь в нем три персонажа: я, Максим и Рома. И можно было бы уже закончить на этом мой попытки писать что-либо, или вообще забиться в угол. Или, ещё как вариант, я могла бы обозвать саму себя легкомысленной, но это ничего не изменит, ведь так? Да и выводы я делать ещё не спешу. С тем парнем, Ромой, я начала встречаться не просто так, как мне казалось, а после нашей с Максимом ссоры. После того, как Максим накричал на меня, я малодушно решила, что всё, игра не стоит свеч, пора забыть его. Таким образом я и решилась на то, чтобы попытать «счастье» с другим парнем из лагеря, который, ко всему прочему, ещё и красиво ухаживал за мной. Но кто бы мог подумать, что забыть Максима окажется не так уж просто? Вот и получился любовный треугольник, в которым мы – трое запутавшихся подростка. Вернее, двое запутались, а одного припутали.

Так вот, с того момента, как я начала встречаться с Ромой, Максим перестал посещать дискотеки. Мне они тоже перестали приносить какую-то особую радость. Во время одной из них, я не выдержала и пошла назад, вверх по холму к палаткам, искать Максима. Там я его и нашла, сидящим в палатке, читающего «Голодные Игры 2». Не спросив его разрешения, я беспардонно залезла к нему и села рядом, в шутку сказав: «Почитай мне вслух». Тишина, вздох, покашливание – и он начал читать. И он читал мне, читал вплоть до того, пока нас не потревожили другие ребята. Я ничего не запомнила из услышанного, несмотря на то, что читал он без запинки, чётким, поставленным голосом. Правда в том, что я слушала не историю из книги, а его тембр, его голос. Этот случай тоже был разовым. Больше он мне не читал.

Я уже не раз упоминала наши дискотеки в лагере, но ещё ни разу не рассказывала о том, как заканчивались все мои попытки потанцевать с Максимом вновь. Помню, как в очередной раз подошла к нему и спросила, потанцует ли он со мной или нет, на что он ответил: «Если в ближайшее время будет медленный танец, то потанцую, но я не планирую тут надолго задерживаться». Недолго думая, я сразу же направилась к Паше, который в тот вечер был диджеем, и попросила его следующей песней включить что-нибудь лиричное. И вот клубная песня подходит к концу, я глазами ищу Максима… и вижу, как он спускается со сцены в направлении своей палатки. Он сразу же решил уйти после того, как я к нему подошла! Но если бы только это. Я, самоуверенная в тот день, побежала за ним вслед, и догнав, спросила: «Почему уходишь? Сейчас будет лиричная песня. Что мешает нам потанцевать?». На что он невозмутимо ответил: «Я тебе прямым текстом отказываю». Затем развернулся и пошёл дальше.