Мария Зайцева - Та еще злючка

А у Натика вообще не случалось.

И это с каждым годом угнетает племяшку все больше и больше.

Я, как могу, когда могу, грусть-тоску развеиваю, но у меня времени особо нет. Да и у Натика тоже не вагон.

Племяшка работает менеджером по сопровождению оптовых продаж в одной крупной компании, занимающейся производством и продажей одежды.

И, так как это сопровождение, то несложно догадаться, что сидит она целыми днями в офисе безвылазно, бесконечно ломая глаза над сводками, графиками, подсортировками и прочими замечательными и, главное, безумно интересными вещами. В офисе их, таких вот сопроводителей, еще трое, а помимо них сидят бухгалтера и финансисты. Все женщины, естественно.

Из мужчин – водитель и начальник отдела.

Водитель – толстопузый дядька пенсионного возраста, а начальник отдела – глубоко женатый на дочери генерального директора их компании мужчина.

Так что даже служебный роман не заведешь.

Натик скачет из дома на работу, с работы – домой. И на этом – все.

Из друзей у нее только я, так что даже не выйти никуда в клуб. Не с кем.

Не потому что я против, нет! Просто потому что мне некогда.

Я работаю в школе.

Учитель русского языка и литературы в среднем звене, а это самая веселая категория школьников, кто угодно подтвердит.

Кроме этого меня осчастливили классным руководством, чтоб не скучала, а еще внеклассной деятельностью, веду кружок по углубленному изучению мировой художественной культуры.

Думаю, ежу понятно, что я ухожу в школу в семь утра и возвращаюсь в девять, а то и десять вечера.

И, конечно, чисто теоретически, я могу пойти в клуб. Но при условии, что меня на руках туда отнесут и где-нибудь в уголочке складируют.

А, да! Еще и к занятиям на завтра подготовят неведомыми путями!

Так что вот такой у нас замкнутый круг получается.

Я – вся в работе, детях и уроках.

Натик – вся в отчетах, сверках и переписках. И да, еще теперь в мечтаниях о большой и светлой любви, как выясняется.

И обязательно с брюнетом с хищным изгибом… Ну, чего-нибудь. Главное, чтоб с хищным. И с изгибом.

Я беру с племяшки честное слово, что она заглянет хотя бы в один обучающий тренинг, и выхожу.

На улице уже темно, октябрь радует холодными ночами.

У меня завтра шесть уроков, а потом кружок. И вечером родительское собрание. Сначала – общешкольное, а потом уже и классное.

И мне ужасно, просто ужасно не хочется его проводить. Потому что класс мне достался веселый, новый. Восьмой «Г». У них классный руководитель уволилась прямо перед началом учебного года.

Я вспоминаю глаза завуча, когда она с безумным лицом примчалась к ничего не подозревающей мне в кабинет и силой всучила этот роскошный подарок.

Это было прямо перед педагогическим собранием, я только вышла с отпуска и была еще немного расслаблена. Не успела собраться и отразить удар, короче говоря.

Вот и получила проблемы.

Нет, так-то они – чудные дети. На моих уроках – лапочки. А вот на других… Охохо…

Я быстро иду по темной улице в сторону остановки, прикидывая по привычке миллион дел одновременно, которые мне необходимо будет сделать завтра, и задумываюсь настолько, что влетаю во что-то темное, какую-то железяку, большую и странную, растопырившуюся на тротуаре.

– Ох, мамочки!

Не удержавшись на ногах, я лечу вперед, прямо в черную осеннюю листву, и встаю возле железяки на четвереньки.

– Не так сказала, тетя! – веселый голос надо мной заставил замереть в нелепой позе, – надо «Чйорт побъерри».

Не успеваю придумать, что ответить остроумному комментатору, и чувствую, как меня хватают за талию и резко поднимают вверх, извлекая из грязи.

Взвизгиваю, когда, словно куклу, вертят, разворачивают, твердо устанавливая на асфальте.

Пытаюсь вырваться, но не могу. Крепко держит.

В голове в этот момент неуместно проносится: «Если у него черные волосы и хищный изгиб сексуальных губ…»

И сразу же пробивает на смех. Нет, не на смех. На дикий ржач, как сказали бы мои чудесные ученики.

Я какое-то время держусь, бессмысленно уставившись в широкую (о черт, широкую, крепкую, мускулистую… Какие там еще эпитеты были в этом романе?) грудь мужчины, но потом, после истерических мыслей о красочных определениях слова «грудь», все же не выдерживаю.

И смеюсь.

А, нет.

Ржу.

До слез. До истерики.

– Да ё-моё…

Мужчина начинает осторожно ощупывать меня, я снова дергаюсь, не переставая смеяться, но потом понимаю, что это не приставания. Он просто проверяет, не ударилась ли я, все ли конечности на месте. Наверно, для него мой смех звучит, как плач.