Вера Колочкова - Изнанка счастья

– Почему?

– А в других скупках мне больше потом за цацки из бабушкиной шкатулки давали. Но то колечко было особенное, старинное, с большим камнем. Он так сиял, что глазам холодно становилось. Наверное, не зря бабушка отца презирала, было в этом что-то… Да, было… Я думаю, это отголоски классовой ненависти в ней говорили. Хотя она никогда о себе ничего не рассказывала. Спросишь – лишь губы подожмет и злится.

– Наверное, из дворян была? Голубых кровей?

– Да не… Я думаю, из купеческих, но из очень состоятельных. Потому что те, в ком хоть немного голубой крови осталось, так злобно себя не ведут и детей своих не уничтожают.

– Да ладно, сама-то не злись. Видишь, помогли тебе бабушкины драгоценности в трудную минуту.

– Да чем они помогли? Сколько их ушло на знахарей, на лекарства, но все равно без толку. Ладно, мне трудно об этом говорить, я и впрямь злиться начинаю. Вы правы, на покойников злиться нельзя. Спасибо за чай, я к маме пойду.

Мара подскочила со стула, быстро пошла из кабинета. У двери обернулась, глянула на Леонида Максимовича, проговорила с отчаянием:

– Ну неужели ничего, вообще ничего нельзя сделать? Ведь так не бывает. Вы же хороший врач, вы самый хороший хирург, я знаю, мне говорили! Неужели ничего нельзя сделать? Вон, с нового года в новый двадцать первый век шагнем! Везде только и твердят – миллениум, миллениум! А что толку от этого миллениума, если люди умирают. Ну неужели нельзя.

– Выходит, нельзя. Прости меня, девочка. Хоть шагай в двадцать первый век, хоть в двадцатом оставайся. Этой проклятой заразе все равно, в каком веке человек живет. Иди, девочка, иди, побудь еще рядом с мамой, не выворачивай себе заранее душу наизнанку. Силы береги.

Мама умерла утром, вместе с первыми лучами солнца и заполошным пением птиц. Марсель сразу поняла, что она умерла. Лицо у мамы сделалось ровным, гладким и молодым. Почти счастливым.

Потом Марсель снова сидела в кабинете Леонида Максимовича, смотрела в солнечное окно, не мигая. И снова не слышала, что он ей говорил. Потом оторвала взгляд от окна, сморгнула слезу и сощурилась болезненно:

– Простите, Леонид Максимович. Повторите еще раз, пожалуйста, я не поняла ничего.

– Домой иди, говорю. Тебе поспать надо хотя бы пару часов. Иначе не выдержишь! Дома хватани успокоительного и падай спать. Поняла?

– Нет. То есть да, поняла, мне надо идти домой. Но я не пойду домой, Леонид Максимович. Я не могу. Не могу домой.

– Почему?

Марсель глянула на него так, будто изумилась, отчего он не понимает таких простых вещей. Потянула вперед ладони, приготовившись к объяснению, но вместо этого задохнулась от слезного спазма, быстро замотала головой, прикрыв глаза бледными, почти прозрачными веками. Потом с силой втянула в себя воздух, проговорила хрипло:

– Не могу домой. Там. Там мама еще живая была. Не могу, не могу.

Леонид Максимович пожал плечами, задумчиво потер ладонью небритую щеку:

– Ну ладно, если не можешь… Иди, куда можешь. К подруге какой, например. Тебе в любом случае поспать надо. Две ночи не спать – это и сильному организму трудновато вынести, а тебе… Да на тебя сейчас ветерок подует, и свалишься. Есть у тебя подруга, к которой можно пойти?

– Подруга? Да, есть подруга, только она сейчас в другом городе. В институт поступила и уехала.

– А еще?

– Нет. Я не знаю. Никого у меня нет. Можно, я тут посплю, в вашем кабинете?

– Здрасьте, приехали. Утро уже, сейчас тут народ будет сновать туда-сюда. Шла бы ты лучше домой, а? Все равно ведь придется идти домой, никуда не денешься.

– Я не могу. Правда, не могу.

Она сидела, вся сжавшись и сунув ладошки меж коленок, будто пыталась унять мелкую дрожь. Потом подняла на него светло-зеленые глаза, в которых переливались ледяными искрами паника и ужас. И вся она была сплошная светло-зеленая паника – даже заплакать не могла. Хоть подходи да бей по щекам, чтобы в себя пришла. Но как бить-то? Ударишь для пользы дела – а она со стула кувыркнется. Расшибется ведь к чертовой матери.

– Ты давай мне тут не умирай. Того и гляди, глаза закатишь. Не знаю даже, что и делать с тобой. К себе домой, что ли, отправить? Тут недалеко, за углом, три минуты ходу, не больше. Пойдешь?

– Я? К вам домой?

– Ну да. Других вариантов пока не вижу. А что прикажешь делать? Смотреть, как ты в обморок падаешь? Откачивай тебя потом. Нет, я понимаю, конечно, что у тебя горе, но поспать все равно надо. Организму надо, слышишь?

– Да, я слышу.

– Тогда бери ключи и шагай на автопилоте. Как с крыльца спустишься, сразу направо повернешь. До угла дойдешь, увидишь арку во двор, ныряй в нее. Дом, который справа, первый подъезд, четвертый этаж, квартира шестнадцать… Запомнила?