Анастасия Кодоева - Небо без границ

Может, Наташе просто хотелось со мной поговорить? Чтобы я не читала ей лекции, не учила ее, как правильно жить, чтобы я просто ее слушала… Проблема была в том, что мне самой ничего не хотелось. В конце рабочего дня каждая клеточка моего тела безмолвно орала от бессилия. Я ложилась на диван, уставившись в потолок, и упивалась своим состоянием. Странно, но в эти минуты я испытывала какое-то болезненное удовлетворение – хвалила себя за то, что еще один сложный день позади, и за то, что иду спать с чистой совестью, ведь у меня не осталось незавершенных дел. Только сейчас я поняла, как это было глупо: работать на износ, чтобы дать лучшее ребенку, а в этот момент потерять с ним связь. И самое главное, моя дочь меня об этом не просила.

Наташа никогда не жаловалась: ни на еду, ни на одежду, ни на игрушки, которые я ей дарила. Выходит, это я сама так решила, что должна ей покупать только все самое лучшее. Но вместо этого я сделала самое худшее… Как можно было так все испортить, причем окончательно и бесповоротно, раз и навсегда? Именно поэтому я и не хотела жить.

Теперь, когда мимо автобусных стекол пролетали серые многоэтажки, а я мечтала о самоубийстве, мои внутренние песочные часы отсчитывали последнее отведенное время. Сама мысль о том, что существует некое решение, которое универсально и гарантированно избавит меня от всех проблем, успокаивала, и если можно так выразиться, внушала надежду. Это был не призрачный, тающий, как дым, образ надежды на то, что «все будет хорошо», как в рождественском сентиментальном кино. Это реальный шанс все прекратить, а значит, мне не придется это проживать снова и снова, каждый день.

Под загадочным словом «это» я подразумевала все сразу: чувство своей ничтожности, бесполезности существования и отсутствие хоть малейшей веры в то, что в моей жизни все станет так же, как у нормальных людей. Может, поэтому я ни с кем не делилась своими чувствами. Тошнота подкатывала к горлу каждый раз, когда я слышала «все обязательно наладится». Это самое глупое пожелание из всех возможных – так говорят только те, кому вы не нужны.

Видимо, своим категоричным подходом к оказанию моральной поддержки я и отталкивала всех вокруг. Со временем люди стали держаться от меня подальше, а я восприняла эту новость с восторгом и облегчением: надо же, какое счастье! Теперь-то точно не нужно будет притворяться, что мне с вами интересно.

Итак… Если я не состоялась как жена, не состоялась, как мать, и, откровенно говоря, дочь из меня тоже отвратительная, а вдобавок, как выяснилось, дружить и общаться с людьми тоже я не умею, то что мне еще остается, кроме как завершить свой жизненный путь?

Эти мысли приходили в голову все чаще. По утрам, когда я чистила зубы и смотрела в запотевшее зеркало. По вечерам, когда я стояла под струями горячего душа, уставившись в одну точку, как мумия. По ночам, когда я закрывала глаза и пыталась уснуть, подолгу ворочаясь в кровати и не находя себе места. Парадокс заключался в том, что я уже давно все понимала, только сделать ничего не могла. «Мне нет места на этой Земле», – именно так я бы ответила, если бы перед смертью меня спросили, почему не хочу жить.

Заворачиваясь в кокон из одеяла, стуча зубами от холода и подолгу глядя в темный потолок, я многократно повторяла одну и ту же фразу: «Я ничего не могу изменить». В каком-то древнем философском учении было написано: «Ничто так сильно не разрушает человека, как продолжительное бездействие». Кажется, это сказал Аристотель. «Бездействие меня разрушает, поэтому я принимаю на себя ответственность за принятое решение. Человек не в силах переделать свое прошлое. И я не могу вернуть тех, кого люблю, поэтому все лишено смысла», – с такими выводами я засыпала.

Вычеркивая из жизни еще один бесполезный день, я испытывала какое-то мазохистическое удовлетворение – просто потому, что он заканчивался. Зная, что с утра все повторится: суета, бессмысленность, отрешенность от мира и разъедающее изнутри чувство одиночества, я ждала вечеров с большим нетерпением. После вечера наступит ночь, а значит, я усну и не буду взаимодействовать с этим миром. Я спрашивала себя: «Как долго? Сколько еще нужно времени, чтобы довести начатое до конца?»

Единственным человеком, с которым у меня сохранилась хоть какая-то теплая связь, была институтская подруга Кристина. Однако специфика нашего общения не предполагала откровенных разговоров. Кристина, как и я, славилась своей замкнутостью и ранимостью, что-то мешало мне раскрыться перед ней, но от этого я не переставала считать ее близким человеком. Мы не так уж и много знали друг о друге, но как-то интуитивно чувствовали и понимали друг друга с полуслова – видимо, в силу нашей внутренней схожести.