Юлия Дитрих - Не отпускай меня

***

Глеб тряхнул головой и залпом допил остатки чая.

Довольно воспоминаний! Прокофьевну нужно снова везти.

Только после двух чашек Глеб почувствовал прилив энергии. Он знал, что после бессонной ночи у постели больной это эффект временный, и потому решил поездку не откладывать.

Солнце стояло в зените. Машина поднимала пыль и качала носом по ухабистой грунтовке. Глеб устало щурил глаза и старался не поддаваться укачивающему ритму.

Прокофьевны дома не оказалось. От соседки Глеб узнал, что «лекарка ушла в лес, а когда вернется, не сказала». Не оставалось ничего, как сесть на лавку возле забора и ждать.

Прождал Глеб около получаса, на душе было неспокойно.

А что, если Вера проснётся? Испугается. Нужно было ей записку оставить.

А что, если ей хуже станет? Принесла нелёгкая забот мне на голову.

Мимо проходил Василий Тимофеевич, местный пасечник. Увидел Глеба, подсел на край скамейки. Чинно раскурил папиросу. Глеба уже давно не удивляла простота и размеренность деревенской жизни. Тут не принято проходить мимо, уткнувшись усталым взглядом под ноги. Напротив, каждый поприветствует и остановится перекинуться словечком-другим.

− Ну и лето нынче стоит, − проговорил, наконец, Тимофеич и, чтобы выразить всю силу своего неодобрения, громко поцокал языком.

− Да-а, жарко…− нашёлся Глеб, внимательно разглядывая свои сцепленные в замок пальцы.

Что Глебу нравилось в деревенском общении, так это то, что как бы немногословно оно ни протекало, никто никогда тебя не заподозрит в нежелании говорить. Глеб мог бы просто хмыкнуть или вообще промолчать, и Тимофеич, скорее всего, воспринял бы это как вполне приемлемое течение диалога.

− Прокофьевну ждёшь? – спросил старик.

− Жду, – ответил Глеб.

Тимофеич снова замолчал. Курил он со вкусом, на каждой затяжке прикрывал глаза и втягивал вислые, поросшие седой щетиной щёки так глубоко, что казалось, у него совсем не осталось зубов. А когда докурил, то добавил к немногословной беседе:

− Дождёшься, передай, чтоб ко мне зашла. Я ей соты приготовил, она просила.

На этих словах пасечник бросил серый обмокший окурок под лавку. Деловито вдавил его носком резинового сапога. Задумчиво оглядел тщательность захоронения и поднялся со скамьи. Уже развернулся, чтобы уходить, но добавил:

− Ну, бывай, Глеб. Ты Прокофьевне-то передай, что наказал. Не забудь.

− Передам. Бывай, Тимофеич.

Заложив за спину руки и прихрамывая Тимофеич отправился дальше. Глеб долго смотрел старику в спину, пока тот не скрылся за поворотом пыльной дороги. А спустя четверть часа из-за поворота показалась Прокофьевна. Она несла перекинутые через плечо плетёные корзины.

Глеб пошёл ей навстречу.

− Здравствуй, Прокофьевна! Снова я к тебе, − поздоровался он, и забрал у знахарки на удивление увесистые корзины.

− Здравствуй, Глебушка. Идём, только сборы занесём.

Глеб едва поставил корзины в сенях, как Прокофьевна уже выходила с большой кожаной сумкой в руках. Глеб улыбнулся.

Такая миниатюрная, а тут этот огромный фельдшерский чемодан прошлого века.

Дорога обратно на станцию показалась Глебу короче. Прокофьевна сидела задумавшись. Глеб вспомнил просьбу пасечника.

− Тимофеич просил передать, что соты готовы.

− Зайду завтра, − рассеянно ответила Прокофьевна и снова погрузилась в свои мысли.

Глеб оставил её в покое. Ему тоже было о чём подумать в дороге.

На станции Глеб вытащил чемодан и пошёл к дому. Навстречу, радостно виляя хвостом, выбежал рыжий пёс. Выражение хитрой, почти лисьей морды удивительно напоминало улыбку. Глеб потрепал пса за уши и завернул за угол дома. Он и не заметил, что Прокофьевна отстала.

Прокофьевна

Прокофьевна вышла из машины, но за Глебом идти не спешила. Она остановилась на краю раскинувшегося за станцией поросшего полынью пустыря.

Полынь в цвету. А пахнет как…

Она глубоко вдохнула свежий и вопреки названию совсем не горький запах травы.

Когда-то давно, когда Прокофьевна была совсем девчушкой, на этом месте было только бескрайнее полынное поле да лес по другую сторону. Между ними змейкой серебрилась тонкая лента рельс. Всё остальное пришло позже, приросло на старую канву. Потом на старой станции появился Глеб. Он поселился здесь и стал частью поля и леса, частью деревенской жизни.

Прокофьевна привыкла прислушиваться к своему внутреннему голосу. Она всегда знала, что ей дан особый дар. С детства он выделял её среди других детей. И, как ни противоречило это книгам или поверьям, ей не нужно было принимать свой дар или им овладевать. Он изначально был eё частью, пользоваться им для неё было также естественно, как естественно здоровому человеку пользоваться руками или ногами.