Михаил Рицнер - Меня зовут доктор Левит. Реальная история придуманных людей

– А как ты пережил подростковый период? – Бет подбрасывала ему вопросы, чтобы он ничего не пропустил. Кресло было узким и она временами ерзала в нем.

– Обошлось без наркотиков и попоек, пару раз был безответно влюблен, учился

я средне и без усердия – все давалось легко. Надо отдать должное отцу, он не давил на меня и не давал маме меня «воспитывать» в духе советской морали.

– Они были коммунистами?

– Членом партии был отец, но насколько я знаю, он не был активистом. Школьные дела и политику они обсуждали на кухне, подальше от моих ушей. Знаю, что советскую власть они не любили.

– Забавно. Ты не представляешь, насколько это похоже на то, что я видела в моей семье, – сказала Бетти, – мне очень интересно.

– Так вот, окончив школу и Московский 2-й медицинский институт, я был принят в ординатуру по психиатрии у профессора Якова Аркадьевича Шмилова. По блату, естественно, – евреев туда не принимали. В ординатуре я сделал кандидатскую по «вялотекущей шизофрении», после чего меня оставили младшим научным сотрудником в НИИ психиатрии АМН СССР.

Голос Дана завораживал Бетти своим приятным бархатным тембром: «Такой голос он получил не зря. Кто-то свыше хотел, чтобы он стал психиатром.»

– Не многим евреям удавалось остаться в академическом институте, – произнесла задумчиво Бет.

– Я полностью обязан своему шефу и академику – директору института, который не строго соблюдал процентную норму. После беседы со мной, академик сказал шефу: «Я его возьму, если он сделает хорошую докторскую и не уедет в Израиль». «Я могу гарантировать первое из двух. А что касается Израиля, то вы же знаете, что никого не выпускают», – ответил Яков Аркадьевич, известный патологической честностью, – Дан улыбнулся приятным воспоминаниям.

– Теперь все понятно, ты – блатник, мой друг. Ты не стыдился, имея такие привилегии? – Бетти с удовольствием подначивала его.

– В клинике я был одним из лучших по публикациям («публикуй или умри» – был девиз академика) и как клиницист, имел хорошую репутацию. Да и докторская была на подходе.

– Ладно, ладно, но как ты с такой карьерой стал сионистом и диссидентом?

– Ты удивишься, но я не был ни сионистом, ни диссидентом. Я, как и ты, был законопослушным гражданином СССР, где евреи не имели равные права с другими народами, так как государство их дискриминировало.

– И поэтому ты уехал? Думаю, что не совсем понятно, почему такой весь успешный врач и ученый, которого никто не репрессировал, взял и эмигрировал. Не так ли, Дан?

– Я сам на этот вопрос не сразу дал ответ.

– И, все-таки, в чем дело?

– Ну, во-первых, режим большевиков невыносимо смердил, 27 27 Смердит – издаёт зловонный тлетворный запах, который возникает, как правило, в результате разложения или распада. В данном тексте это метафора. жить и работать при нем становилось невмоготу людям любой сферы деятельности и национальности. Во-вторых, быть профессионально успешным евреем не избавляло от чувства второсортности и унизительной «инвалидности по пятой графе». 28 28 В формуляре Личного листка по учёту кадров паспортных органов СССР пятая графа служила для указания национальности. Евреи дискриминировались в силу государственного антисемитизма. В-третих, внешняя сторона моей карьеры и формальные достижения частично компенсировали неудовлетворенность и обиды. Я никогда не стремился стать, например, директором института, но я был не согласен с тем, что мои шансы претендовать на такую должность советская власть даже теоретически считала нулевыми! Это называется государственным антисемитизмом. «А собственно почему я должен это терпеть?», – все чаще задавал я себе вопрос. Помнишь у Жванецкого: «Я шел, шел… и в 10-м классе я перестал идти на медаль. Ни черта не получилось – еврей! Потом опять еврей, и снова еврей – всё время я натыкался на это лбом, у меня не было того – самого главного… Антисемитизм – это что-то очень больное…»

– Помню, помню, – с живостью и грустью поддержала Бет. – Жванецкий даже кого-то спросил: «А вы могли бы в этой стране прожить евреем?»

– Надо жить в своей стране, – решил я. Поэтому, на волне перестройки (спасибо Горбачеву) и не подозревая, что грянет Исход евреев из СССР (как из Египета), я вместе с женой и двумя дочерьми уехал в Израиль. Было мне тогда 32 года.

– Теперь я лучше тебя понимаю, – удовлетворенно произнесла Бетти, остановив на нем долгий взгляд. – Но осознавал ли ты в какую «черную дыру» ныряешь? Как ты надеялся работать психиатром в стране без языка, без знания культуры? Дан, ты авантюрист?