Николай Шаталов - Ксеродерма

А другие спешат на работу за такими же деньгами, но лучшей чистоты, качества и совести, не обращая ни малейшего внимания на просящего. Обычная ситуация, обычное начало дня. Дать немного денег и закончить по-быстрому эти страдания старым проверенным способом, чтобы он ушёл к ждущим и томящимся в ожидании. Тогда реальность жизни перейдет в мутность бытия, а утром всё заскрипит по новому старому растоптанному кругу – озверинится, ощетинится и вечером вновь прослезится.

Неоспоримо, что с годами становится хуже тело, как мы не пытаемся его утешить. С годами меняются наши взаимоотношения с миром, и с миром исчезают маленькие прыщики, и становятся большими родимые пятна, вырастают из небытия керетомы, базелиомы, старческие бородавки – их просто сила

жизни выдавливает из постепенно дряхлеющего организма.

Есть мудрость Божья, благодать, есть от учения ум, есть житейское разумение, есть бесовские нападки.

Есть вещи, при воспоминании о которых нельзя уснуть и успокоиться, но зато уйдёт высокомерие и появится смирение при виде убожества других.

В каждом времени своя правда, в прошлом она, наверно была добрее.

На первом месте всегда стоит содержание и только потом улавливается смысл (при условии, что он имеется в наличии), поэтому блистает то, что всегда лежит на поверхности.

Будем писать о своем.

Не о своём писали только Карл Маркс и Владимир Ленин. (очень глубокая мысль).

Жить, конечно, можно, если относиться к жизни, как к жизни.

Осторожно! Двери открываются.

Будьте внимательны! Двери открываются.

Иногда хочется стоять и смотреть, иногда хочется подойти ближе.

Я часто вспоминаю разговоры с людьми, которых нет уже давно или которые ушли совсем недавно.

Я знал, что они скоро уйдут, и они прекрасно это понимали. В конце концов, мы все уходим. Но меня всегда удивлял их неподдельный интерес к настоящей, и в особенности, будущей жизни, которая, кажется, в ближайшую секунду грациозно появится из туманной дымки бытия и обретет совсем иной смысл.

И этот вариант вполне возможен, хотя и через десять лет картина мира существенно не изменится: страсти кипят, деньги текут из одних рук в другие, но руки одни и те же. Огромное количество информации рождается, и потоки её неумолимо пожирают друг друга, и это обычный калейдоскоп, только вертится он не в детских руках.

Она изменилась.

И встретил женщину, вернее не я её, а она меня. Какой-то полузабытый, полу расплывчатый образ, да ещё с ребенком. Она вышла из храма, улыбаясь и что-то нашёптывая, не ему, а самой себе. Она вышла из Храма.

И не важно, сколько раз люди встретились, важно, что они узнали друг друга. И важно, что, узнав друг друга, они не сделали вид, что совершенно не знакомы. И не важно, какое лицо было, и каким стало, и как изменилось и чем успокоилось.

Когда-то давно мы жили в одном общежитии, но у нас не срослось с первого раза, а потом она стала страстью, причем безумной, моего довольно близкого товарища, и его рассказов о минутах, часах, ночах, проведённых с ней, даже у меня перехватывало дыхание. Её существо состояло из полного отсутствия стыда и присутствия женской страсти неимоверной силы. Она была везде, где только можно, а куда нельзя – тоже было можно, и даже где и когда нельзя – тоже можно. Вот такая судьба у неё и сложилась.

И носила тебя мать легко, и рожала тебя мать легко, и руки акушерки были чуткими, а первая любовь оказалась мерзостью .

И кинулась в ту жизнь, даже не пытаясь её понюхать и вдохнуть, а возжелала остро, до боли, сразу ощущать все кожей и нутром. Она захотела видеть всё своими большими глазами, видеть, как быстро и удивительно нарождается мир. Она пришла пешком из маленькой, забытой всеми деревни, в большой, наполненный светом и мглой город! Она была просящей и требующей, богатой и бедной, уходящей и возвращающейся вновь, как изрядно потрепанная мартовская кошка. Она возникала, казалось, из небытия, дрожащая, мокрая, ослабленная и ко всему безучастная. Она возвращалась к своему сохранному человеку, понуро выслушивая его злые, угарные от безысходности слова, озлобляясь и отворачиваясь, отплёвываясь и отталкиваясь, и думая, когда всё это закончится, чтобы снова уйти и снова вернуться к нему.

Она пролетала жизнь со скоростью звука, и в это же время вращалась в ней со скоростью максимально раскрученной юлы.

У него было много друзей, осталось мало, не самых верных, а самых слабовольных, какое-то время жалости своей ради пребывавших с ним, чтобы поддерживать его самолюбие, гордыню и попытаться сохранить стойкость невозвратно увядшего духа. Мы, как-то незаметно для себя, потеряли его, хотя за это время он не стал ни знатен, ни богат, но ему удалось доползти до хорошей должности, и он хлебнул лишнего от подаренной по случаю жизни.