Елена Попова - Пузырёк воздуха в кипящем котле

- Не врубился, - сказала Комякова, когда они вышли. – С Инкой поссорился, - и, вместо того, чтобы уйти, пошла в маленькую беседку. – Успокоится – вернемся. Надо донести.

Скрипучая, облезлая беседка почти не спасала от солнца. Жарко было нестерпимо. Кира чувствовала, как по ее спине струйкой потек пот. Через какое-то время не выдержала и Комякова. К Антону они вернулись меньше чем через полчаса. Дверь в квартиру была приоткрыта и было тихо… Комякова первой вбежала в комнату – Антон лежал на неубранной постели, неловко завалившись на скомканном одеяле, на животе, уткнув лицо в подушку. Его коротковатая, веснущатая, бледная рука свисала с низкой тахты, бессильно не доставая до пола. Рядом валялась упаковка из-под лекарств…

Пока вызывали скорую, пока приехала эта скорая и Антона увезли, пока привели в порядок квартиру, вымыли полы и отдали ключ соседям, наступил вечер. Было еще светло, и город наполнила нарядная, гуляющая публика. Шли по проспекту (Ленина, конечно, Ленина! Дикие вещи приходят в голову, если смотреть непредвзято, как с луны свалившись. Ленина! Названного так по имени неказистого, маленького, похожего на рано состарившегося ребенка, грустного человечка, после формалиновой ванной лежащего в каменном саркафаге за стеклянной витриной, как музейный экспонат. Кира как-то попала туда и ей стало плохо.)

Было тепло. Гарью пахло, но уже слабее. Комякова молчала. На мосту она остановилась, вынула из сумочки письмо и стала рвать его мелко-мелко, и бросать эти мелкие кусочки в воду. Без комментариев.

Впрочем, именно тогда Комякова впервые подумала про д в е р ь.

- Вот если бы была дверь… - сказала Комякова, задумчиво глядя на дальний конец проспекта, уже тонущий в серо-голубом сумраке.

- Какая? – спросила Кира.

- Неважно. Просто, чтобы войти отсюда…

- Куда?

- Тоже неважно. – и добавила, впрочем, довольно невнятно: - Чтобы оценить систему, надо из нее выйти…

Прошло несколько месяцев. Антона вытащили, как говорили, с того света. Он вернулся в редакцию, но проработал там совсем немного, пошел на повышение куда-то в комсомол, а еще чуть позднее женился на Инне Муромцевой.

Пока Антон лежал в больнице, редакцию жутко перетрясло. И хоть Комякова и говорила, что "«письмо"» здесь не при чем, и вообще, изорванное в клочья оно покоится где-то на дне реки, имея при этом даже другой химический состав, общая нервозность продолжалась. Моцарт даже прикинулся больным, а потом вообще сбежал в другой город к дальним родственникам. Антон вернулся в редакцию и о письме даже не упомянул, и все, вроде, успокоились. Опять начались бесконечные дружеские возлияния и посиделки по кухням, в основном, у вновь объявившегося Моцарта. Но когда Антон ушел из редакции на повышение, словно муками своими за него заплатив, а может так и было, потому что в славянском сообществе мучеников всегда любили больше счастливчиков, началась новая нервотрепка, связанная с тем, кто же займет его место. Больше всего шансов было у Потапова, ведь в отсутствии Антона он и подписывал все сценарии, как и.о., да он и уверен был, что так и будет. Он даже внешне переменился, стал как-то внушительнее и вроде бы выше ростом. Впрочем, на это место рассчитывали и другие. И даже Яша Гинзбург, который хоть и говорил, что со своей фамилией ему рассчитывать не на что, видно было, что кокетничает. И передавали, что и он куда-то «звонит» и за него «звонят».

Когда же вышел приказ и оказалось, что главным редактором в их редакции назначена Комякова, все были просто к шоке. Прибегали болеющие из других редакций – новостей, музыкальной, детской, шума и разговоров было много, но в еще больший шок все пришли, когда узнали, что за Комякову просил сам Антон. Предполагали, что она откажется. Да и зачем ей, известной своей независимостью и самыми дерзкими высказываниями, зачем ей вся эта начальственная канитель? Но Комякова вдруг взяла и не отказалась.

Более того, в день вступления в должность она пришла в строгом английском костюме, сшитом за одну ночь знакомой портнихой. Оставалось только вшить молнию, которой у обеих не оказалось. И где-то часов в семь утра, перерыв все шкафы и ящики, они отправились будить соседей, но и у тех нужной по цвету и длине молнии не нашлось. Так что Комякова явилась в новом костюме из синей шерсти, вызывающе заколотой на боку английской булавкой, и сразу направилась к столу Антона.

- Ну вот, пришла наша Шанель, - сказал Моцарт и фальшиво пропел о том, что сердце красавицы склонно к измене, а главное, к перемене, как ветер мая.