Марина Светлая - Не гореть!

И начать свою совсем другую жизнь по окончании смены почти сразу после передачи дежурства подъехавшим девчонкам-диспетчерам заступающего караула.

Совсем другая жизнь была за порогом пожарно-спасательной части, едва она спускалась в метро, чтобы добраться до другого конца города. Утыкалась носом в ярко-оранжевый кашемировый шарф, большой и теплый, как его цвет. Становилась по правую сторону эскалатора. И спускалась-спускалась-спускалась под мерный стук метронома вниз, на платформу. Не усыпая лишь потому, что движение ступенек и ленты поручня не синхронизировано. А в вагончике задремала — недолго, минут десять по часам, пока ее не ткнул в плечо сидевший рядом парень: «Эй, соня, это конечная».

Вернуться в действительность раньше, чем разлепятся ресницы. Поймать на лице улыбку незнакомца. Она смешная, когда спит. Все люди смешные, когда спят.

Да, да, спасибо. Успеть отмахнуться от навязываемого знакомства — с ней теперь часто пытались познакомиться, а отшивать она еще не научилась.

От конечной ехать автобусом до самого Ирпеня.

А там — пешком.

Бабушкин дом — черепаховый гребень времен бидермейера[4]. Не в смысле его почтенного возраста, хотя он был древним по сравнению с новостройками, его окружавшими. А в смысле цветовой гаммы — тепло-карамельной. И удивительного рисунка стен, крыши, комнат и чердака, рассматривать которые можно было до бесконечности даже тогда, когда почти что вырос в этом доме.

Леонила Арсентьевна Мазур была декоратором в театре. Или, вернее сказать, художницей, потому что это первично. К примеру, не научившись писать и читать, никогда не станешь журналистом или писателем. Собственно, никем не станешь. Бабушка же, прослужив всю жизнь за сценой и создавая ее, эту сцену, в первую очередь была художницей. И дом этот, заставленный театральным реквизитом и неожиданными находками с блошиного рынка, ей подходил куда больше просторной родительской квартиры, куда те пытались ее забрать, когда она оставила работу.

«Ну разве Владушке можно хоть что-нибудь объяснить? — сокрушалась бабушка, говоря о собственной дочери. — Все понимает по-своему».

Влада Белозёрская, ведущая актриса театра Франко, в общем-то, считала себя вправе понимать все по-своему. У них это было в роду, характерной фамильной чертой по женской линии Мазур-Белозёрских. Наверное, именно поэтому, в отличие от сестры, Оля при получении паспорта оставила фамилию отца.

Но факт оставался фактом. Единственным человеком, поддерживавшим ее всегда, что бы ни случилось в жизни, была бабушка. С ней они и жили в этом доме последние годы, пока прошлой осенью той не стало. Она ушла так же тихо, как доживала. Без прежнего восхищения со стороны коллег, без потрясений в виде ссор с Владой, без нелепых воспоминаний, коими в детстве потчевала сначала старшую внучку Диану, потом младшую — Олю.

А теперь Оля осталась совсем одна, если не считать редких звонков семье, с которой чисто символически примирилась в больнице, где Леонила Арсентьевна умирала.

Дом-черепаховый-гребень открывал перед ней ворота, и она попадала в цветущий октябрем палисадник, которым не успевала заниматься всерьез. Резные кованые качели чуть покачивались от ветра, издавая протяжный плачь — надо смазать. Два садовых гнома, хозяева здешних мест, были слеплены бабушкой во времена, когда она только начала увлекаться изготовлением фарфоровых кукол. Один был в зеленом камзоле, второй — в красном. А на колпаках позвякивали бубенцы. По ночам качели со звоночками своим скрипом-перезвоном могли бы мешать спать, но Оля давно привыкла. И так уставала за день, что хоть из пушки стреляй — не проснется.

Вдоль дорожки к крыльцу натыканы низкие фонарики, они заряжались от солнца и, едва темнело, создавали во дворе волшебство. Под одним из них жил болотный эльф в платьице викторианской эпохи. Леонила Арсентьевна очень любила «Джен Эйр». И явно ею и вдохновлялась.

На подоконнике серебристым облаком, щурящимся от утреннего солнца, восседал пепельно-серый Маркиз с глазами-крыжовниками и хвостом, похожим на беличий. Дворовый кот, забредавший под ее вишни и на угощение. Единственное живое среди кукол. Сейчас он пребывал в полудреме, хотя открывающиеся ворота явно его потревожили. Но делал вид, что все это его совсем не касается.

Оля взошла на крыльцо. Вставила ключ в замочную скважину и подмигнула зверю:

— Чур лапы вытирать о коврик!

Кот ее, разумеется, так и послушался, прошмыгнув под ногами.