Татьяна Абалова - Станцуй со мной танго [СИ]

— Мам, ты о чем? О разводе с Глебом? — Глаша погладила маму по спине. Локон, выбившийся из прически, щекотал нос. От одежды пахло корвалолом и сдобой, которая наверняка дожидалась праздничного чаепития на кухне. — Тут все просто: историю об его измене мы придумали, чтобы нас развели. Мы с Глебом монету бросали. Если бы выпала решка — я была бы изменщицей, а так вся слава досталась орлу.

— Тебе бы все шутить, я по глазам вижу, что маешься… — мама провела ладонью по щеке, словно пыталась стереть печаль с лица своей Глади. — Ночами не спишь.

— Ты права мама, маюсь, — Глаша стыдливо опустила глаза. Пальцы теребили кружево пододеяльника. — Только маюсь не от разлуки с Глебом. Там давно все кончено, года три как. Меня просто штамп в паспорте устраивал, а Глебу было все равно.

— Но ведь так любили друг друга. Еще со школы.

— Мам, то, наверное, не любовь была, а страсть. Перегорело все, стало рутиной. У него соревнования, полугодовалые сборы, а у меня институт. Встречались — радовались, расставались — радовались…

«Потому что нельзя все время занимать сексом, нужно еще и разговаривать», — хотела добавить Глаша, но постеснялась.

— Я, как не пыталась полюбить баскетбол, так и не полюбила.

— Ребеночка бы вам…

— Чтобы склеить то, что не клеилось? Не надо, мама. Я ребеночка от другого хочу.

— От кого это наша Гладя ребеночка хочет? — вошел папа с большим букетом цветов. В комнате сразу стало тесно.

Глава семьи Глазуновых полез целоваться.

— Папка, ты холодный!

— Выйди, выйди, дай дочери одеться! — Анастасия Кирилловна вытолкала мужа за дверь. Глаша потянула со спинки кровати теплый халат, накинула на себя, полезла в шкаф, откуда вытащила трусы.

— Ну-ка, признавайся, — зашептала мама, заметив на бедре дочери синяк, — от кого хочешь ребенка?

— Мам, я только мечтаю, — Глаша торопливо скручивала волосы. — Там еще ничего толком нет. Он может и имя мое не вспомнит, а мы тут сейчас нафантазируем.

— Как это имя не вспомнит? — папа сунул нос в дверь, помешав маме поинтересоваться, откуда взялся синяк. — Я зря тебе такое звучное дал? Это Лен, Наташ и Маш полно, а Глафира одна.

— Гладька, глупая ты у нас, — мама опять крепко обняла. А когда к своим женщинам присоединился папа, Глаша чуть не задохнулась. И от счастья тоже.

Споро накрыв стол, Глафира с удовольствием глотнула горячего чая. Толсто намазала на булку масло, откусила, от удовольствия закрыв глаза. «Как в детстве».

Только жила она тогда в другом районе, и квартира была трехкомнатная. Ту она считала домом, а не эту однушку, которую Глеб оставил «в наследство». В качестве извинения за то, что натворил.

Глаша знала, что многие женщины прощают мужей, изменивших им по «глупости», но измену с Кислициной, той, которая еще в выпускном классе организовала избиение соперницы, простить было невозможно.

Глеб стоял на коленях, а у Глафиры не было сил даже плакать. Все внутри выжгло напалмом. Чувства, желание иметь от Мельникова ребенка, надежду любить до гробовой доски. Только бросила на пол конверт с фотографиями, где Сонька улыбалась в объектив, прижимаясь к Глашиному мужу. «Недельные сборы в Питере», — Глафира видела те же памятные места, куда и ее когда-то водил Глеб.

«Люби меня, как я тебя, за глазки голубые…»

Это он уговорил не подавать заявление на развод, обещая подписать его сразу, как только Глаша потребует. «Не будем сжигать мосты. Дай нам время».

Но и три года не стерли из памяти наглую улыбку соперницы.

— Пап, а почему тогда, когда меня избили, вы не стали подавать в суд? Сняли экспертизу, нашли виновных, а дело так ничем и не закончилось…

Отец поперхнулся. Мама как-то затравленно посмотрела на него, а потом уткнулась в чашку.

— Ну, понимаешь… — Степан Глазунов, офицер МВД в отставке, старался подобрать правильные слова. — Мы с мамой решили, что не стоит тебя мучить. Походы в милицию, унижения… А у тебя выпускной класс, экзамены в институт…

«Унижения…»

Глаша посмотрела в окно. На улице было серо и уныло. Так же как и в тот день, когда в дверь к ним постучалась мама Кислициной. Глафира открыла сама и увидела, как за спиной соседки мнется ее дочь, не смеющая поднять глаза.

— Прости ее, прости, — умоляла Кислицына-старшая.

— Мама, не надо, — хватала за рукав матери Софья.

— Ее жизнь превратилась в каторгу. Милиция в школе каждый день. Соня как на раскаленных кирпичах. Прости…

— Нет, — ответила закаменевшая девочка и закрыла дверь.