Анна Берсенева: Серьезные отношения

Зря Ирина об этом подумала. Общая точка, семь лет… В тоненькую щелочку, которую она открыла этими мыслями, сразу же проскользнули воспоминания. Допустим, то, о медовой неделе на Майорке – на целый медовый месяц им тогда просто не хватило денег, – она уже научилась отгонять. Но ведь их было много, разных счастливых недель, и научиться отгонять воспоминания обо всех было невозможно. К тому же каждое из воспоминаний не стояло особняком, как островок, а текло в едином потоке. Он не был бурным, этот поток, но он проходил сквозь душу, и потому никуда от него было не деться.

Ирина захлопнула словарь; взгляд упал на череду картинок на обложке. Картинки тоже вели к ненужным воспоминаниям, потому что словарь был страноведческий и картинки были посвящены Англии, Лондону. В Лондоне Ирина однажды прожила полгода и почти всему, что умела делать в своей профессии, научилась именно за то время. Да и кроме профессии ей было что вспомнить о Лондоне. Но сейчас, как назло, вспомнилось не викторианское очарование его улиц и не стильная их пестрота, а холодная декабрьская ночь в ее полупустой – только кровать, стол и шкаф – комнате. Ночь такая холодная, что и комната, и весь этот прекрасный город были похожи на глыбы льда, маленькую и большую.

Когда Ирина сказала, что не поедет в Лондон, ее научная руководительница лишилась дара речи.

– Ира, вы сошли с ума, – отмерев, выговорила она. – Нет, вы, конечно, шутите.

Ирина только улыбнулась. На полгода в Лондон, одной! А Игорь, а ребенок? Ребенка, конечно, еще нет, но скоро он появится, то есть не появится, а соберется появиться, то есть зачнется, то есть… Как же смешно подыскивать название тому, что чувствуешь в себе как самое ясное, не нуждающееся в словах желание! Просто он будет, их ребенок, вот и все. Потому что они женаты уже год, и весь этот год купаются в тихом озере, полном любви. И пусть кому угодно такое определение – озеро любви – покажется пошлым, а они с Игорем счастливы, и ребенку, который у них обязательно родится, тоже будет хорошо в этом их общем спокойном озере.

Но рассказывать про что-нибудь подобное Генриэтте Аркадьевне было, разумеется, ни к чему. Если бы потребовалось нарисовать портрет женщины-профессора, да не просто портрет, а шарж, то можно было бы взять в качестве натурщицы именно ее и изобразить в самой что ни на есть реалистической манере. Маленькая, сухонькая, с какими-то растрепанными перьями вместо прически, со страстно горящими глазами, лет пять назад с постоянной сигаретой в зубах, а теперь с такими же постояннымии обличениями курильщиков на устах, – она выглядела символом высокой науки. Даже списка научных работ в доказательство не требовалось, хотя этот список был у нее более чем внушительным. И, конечно, такая причина отказа от научной стажировки, как нежелание на полгода расстаться с мужем, должна была показаться ей клинической.

– Я ведь еще и здесь не все изучила, – поспешила объяснить Ирина. – В Иностранке много интересных современных авторов, я могла бы сначала…

– С большинством из этих интересных авторов вы сможете встретиться лично, – отрубила Генриэтта. – В Лондоне. Без всяких «сначала». А с их книгами ознакомиться в Библиотеке Британского музея.

– Ну что я могла на это ответить?

Ирина смеялась, рассказывая вечером мужу, какое лицо было у ее профессорши во время их разговора.

– И что ты ответила?

Игорь смотрел с тем ободряющим вниманием, которое она так любила в его взгляде.

– Что не поеду. Что я еще должна была ответить?

– Ирка, и правда с ума ты сошла! – Внимание сменилось в его глазах изумлением. – Я думал, ты ее дразнила, профессоршу свою. Ты серьезно, что ли?

– Я не хочу от тебя уезжать, – глядя прямо в прекрасные, освещенные светлым огнем мужнины глаза, сказала Ирина. – Полгода – это слишком много.

– Да ты что! – Он отбросил газету и встал с дивана. – Полгода в Лондоне – это слишком мало. Вот поедешь и сама убедишься.

Последнюю фразу Ирина услышала уже только одним ухом, потому что Игорь прижал ее голову к своему плечу. Все это – отбросить газету, встать с дивана, пройти через половину комнаты к креслу, в котором сидела она, поднять ее из этого кресла – заняло у него меньше мгновения.

«Ресничного недолговечней взмаха», – мелькнуло у Ирины в голове тоже очень быстро.

Хотя при чем тут эти стихи? В его движениях была стремительность, а это же совсем другое, чем недолговечность.

– А ребенок? – Она осторожно потерлась носом о его плечо. – Мы же хотели…