Наталья Будянская - Женщина не прощает

— У меня был плохой диагноз — задержка внутриутробного развития. Но я в него не верила.

Я опять разговорилась, и эта тенденция мне совсем не нравилась.

— Я плохо питалась и совсем не пила прописанные витамины, но это не могло стать причиной. Я не верила участковому врачу, но других вариантов тогда не было. О чистых клиниках и вежливых докторах мы смотрели фильмы, и мне в те времена эта роскошь была недоступна. Я знала, что самым лучшим лекарством от любых бед является любовь.

Лихие девяностые уводили мужа все дальше из семьи, и мне оставалось только верить в то, что скоро этот беспредел закончится. Мой малыш родится в счастливой семье и в свободной стране. Самое главное, что я ему могу дать, — моя любовь. А ее, как и терпения, в моих недрах было предостаточно.

Когда я узнала, что ношу под сердцем ребенка, моей радости не было предела. Я ждала подходящего момента, чтоб сказать об этом мужу. Но момент не наступал. Все было не то. Не празднично, не романтично. Поздние возвращения, противный запах перегара, мигом заполнявший комнату, не располагали к подобным признаниям.

Я решила подождать.

Я ждала.

Я терпеливая.

Утренние позывы рвоты сметали меня с постели к унитазу, но Вадим спал, и я не хотела его тревожить. Днем я таскала тяжелые сумки с газетами, перемещаясь от одного конца района к другому. И ждала, когда наступит лето. Чтоб не мерзнуть в худой застиранной куртке, истоптанных теткиных сапогах на два размера больше и связанных из прошлогоднего свитера рукавицах. Чтоб не пересыхали от ветра губы, ведь им еще целовать нежную кожу малыша. Чтоб не леденели руки, ведь им еще баюкать и обнимать маленькое тельце. Я ждала лета и просила прощения у малыша за то, что ему приходится испытывать временные трудности. За вечно трясущееся тело, спутанные под шапкой волосы, утопающие в сырых весенних лужах теткины сапоги.

Он родится в конце августа, когда солнце согреет природу, вызреет фруктами сад и запахнет любовью. Нашу семью с новой силой затопит любовь. Я в это верила.

В ту ночь, когда Вадим впервые не пришел ночевать, я прождала у окна до самого рассвета. Сказать, что я сильно беспокоилась, значит ничего не сказать. Что творилось тогда в моей голове, одному Богу известно. Я неистово молилась только об одном — пусть он вернется домой живым. Большего мне не надо. Тогда время было такое, неспокойное.

А под утро, когда за стеклом пурпурный перекрасился в светло-розовый, я почувствовала, как внутри что-то кольнуло. Потом булькнуло. Потом толкнуло. Я опустилась на колени и обхватила руками живот. Я боялась прикоснуться и нарушить эти несмелые движения. Мои ладони такие большие и грубые, а его толчки такие нежные и слабые…

Слезы заливали глаза, их соленый вкус я чувствовала губами. Я боялась шевелиться, но горячий поток из глаз остановить не могла. Не знаю, сколько я простояла в таком положении, прислушиваясь, ощущая. Боясь потерять эти толчки, пропустить, не заметить. Оставить привычным делом в жизни. Как собственный пульс, например.

Вадим пришел вечером. Весь день я пролежала на полу, сражаясь со сном. Казалось, если глаза сомкнутся, я тут же перевалюсь со спины на бок и придавлю малыша. Поэтому не спала. Слушала, считала. На второй сотне сбилась и рассмеялась. Это было так необычно и волшебно. Я хотела рассказать Вадиму все-все, до мельчайших подробностей, но все еще подбирала слова. Они казались мелкими, пустыми. Богатый русский язык, воспетый великими поэтами и писателями, оказался ничтожно скупым. Я не могла сложить слова в предложения. Я была бессильна. И я снова плакала. Тогда я еще была сентиментальной.

— Как отреагировал Вадим?

Она выглядела чересчур бледной и подавленной. Впечатленной.

Мне было все равно, что она испытывает.

— В тот вечер, когда Вадим вернулся домой, я умерла. Умерла моя любовь. Моя вера в него как в мужчину. В скалу, в кремень, в мою крепость. В наше будущее, в конце концов.

Глядя на меня, беспомощно лежащую на спине, покачиваясь, он заявил, что у него есть другая женщина. И что скоро он со мной разведется. Упал на диван и моментально захрапел.

Что я испытывала тогда? А ей это нужно знать?

Меня не стало. Я умерла. В ту же секунду, как услышала первые звуки храпа. Как выстрелы, они разорвали мне сердце. И только непрекращающиеся толчки изнутри заставляли меня верить в то, что я до сих пор еще жива.

Постоянное сравнение разъедает душу покруче, чем насилие.

Нет в этом никакой дороги. Развития нет. Мука никуда не ведет.