Ольга Клименкова: Кресло

– Концерт Сибелиуса, который Лора готовила к выпускному экзамену и с которым собиралась поступать в консерваторию, зазвучал как-то по-другому. То, чего не скажешь, для чего просто не придумано слов, легко выговаривалось смычком на языке понятном удивлённому и влюблённому сердцу. И сейчас, и впереди – только счастье, а то, что было до этого, лишь для того и было, чтоб дождаться этого счастья. Да, собственно, и не было ничего…

Сева Гимпельсон всё понял и впал в ужасный мрак. Лора не ожидала от него такой реакции, ведь она же никогда не давала ему никаких авансов, разве что, дружеское расположение. Во время вечерних репетиций камерного ансамбля, когда Лора, Юля и Сева на сцене училищного зала репетировали своё трио, а Игорь частенько сидел в полутёмном зале, поджидая Лору, бедный Севка в своих толстенных очках терял дар соображения, зрения, слуха и всех остальных чувств, кроме ревности и обиды. Он превращался в онемевшее, пребывающее в столбняке существо, отвергнутое счастливым и влюблённым миром.

– Ну, ты хоть раз вступишь в десятой цифре, Севка? – кричала Юля во время очередной репетиции. Ей хотелось поскорей закончить занятия и дунуть с Бобом в Сайгон.

– Ну, давайте ещё раз после репризы, – извиняющимся тоном бубнил Сева, протирая очки.

– Нет уж, хватит! Завтра урока всё равно не будет – Бекар в кои веки заболел, – Юлька захлопнула ноты на пульте рояля и добавила менторским тоном, – ты сам дома поучи, что ты нас мурыжишь?

Бекаром в училище называли педагога по камерному ансамблю за то, что он всем всегда отказывал в просьбе отпустить с занятий или переменить время урока, какой бы веской ни была причина у просящего.

К мучениям Севы добавилось ещё и унижение от Юлькиных слов. Лора попыталась смягчить ситуацию, —

– Да, ладно тебе, Юлька! Что ты напала? У нас у всех ещё сыро. Да и времени ещё полно – выучим, – Лора говорила бодрым голосом, чтобы Севке было не так грустно. А он стоял у края сцены спиной к затемнённому залу и протирал от налипшей канифоли свою виолончель, чтобы уложить её в лежащий на полу футляр. Лора видела, как по проходу между креслами, к сцене идёт заждавшийся её Игорь, и торопилась собрать свои ноты и скрипку. И в это время раздался грохот и треск, к которому примешались жалобный звук рвущихся струн и стон несчастного Севы. Протирая деку виолончели, он сделал шаг назад и вместе со своим инструментом рухнул со сцены в зал, завалившись набок, в сторону левой ноги, которой шагнул. Когда причитающие и напуганные девочки подбежали к лежащему посреди обломков своей виолончели Севе, Игорь уже осматривал пострадавшего. Тот пытался хорохориться, но левая рука была неестественно вывернута, лицо искажено страданием, хоть он и пытался придать ему нейтральное выражение. На ногу, как тут же выяснилось, Сева наступал с трудом. Игорь предложил вызвать скорую помощь, но после препирательств, чтобы не пугать Севину маму медтранспортом, всей компанией, включая подоспевшего Боба, препроводили Савелия домой. На правах доктора, Игорь из шарфа соорудил фиксирующую руку повязку и рассказал, как действовать больному со своей травмой дальше. Громыхающие обломки виолончели сложили в футляр и вместе с виолончелистом вручили перепуганной маме.

Игорь знал, что вольно или невольно служит причиной, по которой терзается ревностью сердце Савелия. Большого значения он этому не придавал и вообще меньше всего об этом думал. Если бы он не стал случайным свидетелем Севиного падения со сцены, он бы и совсем не интересовался его существованием.

– Лосик, как там ваш летающий виолончелист? – спросил он Лору недели через две после того случая.

– Плохо… Рука в гипсе, хромает. Да ещё виолончель так расколотил, что не известно, зазвучит ли она после ремонта. Наверное, в академку пойдёт.

– А с кем вы теперь ансамбль играете?

– Бекар сказал, чтобы взяли с Юлькой сонату Тартини. Это без виолончели, вдвоём будем… А знаешь, соната название имеет – «Покинутая Дидона»… Грустная такая музычка…

– Ну, вообще-то, всё могло быть гораздо хуже. Пусть благодарит Бога, что позвоночник цел. Руку сломал, а на ноге, наверное, связки растянул. Я тут про него песенку сочинил…

И Игорь запел на известный мотив, —

Лора улыбнулась и, даже, хихикнула, но сделала это она больше из вежливости, чтобы не обидеть рассказчика, как делают многие, услышав не очень-то смешной анекдот. На самом деле, ей было жалко Севку. Он и вправду стал каким-то «тихим и невесомым». Прихрамывающей тенью бродил он по училищу. Он, вообще-то, был профоргом и собирал взносы, раздавая марки, которые надо было наклеивать на странички профсоюзного билета. Иногда он посещал какие-то лекции и теоретические предметы, понимая, что, скорей всего, потеряет целый год. Разбитую виолончель он отдал в ремонт, который ещё неизвестно чем закончится. А разбитое Севкино сердце в ремонт никто не брал.