Анна Тодд: Никак не меньше

Полагаю, мы с ней оба догадываемся, что Тессе просто некуда будет податься.

– Ну да. А почему бы нет? Вот вы поженились, хотя знаете друг друга всего ничего, а мы с Тессой знакомы многие годы.

Что ж, резонно.

– Ну да. Просто вы даже не встречаетесь… Впрочем, наверное, этот этап можно и пропустить.

Хардин лыбится во все табло – похоже, замышляет неладное.

– От перестановки слагаемых сумма не изменяется. Мы по‑любому окажемся в той же точке.

Он салютует бокалом, и я салютую в ответ.

Еще несколько лет и зим спустя…

– Мамуля! – пронзительно верещит Эдди. У нее очень тоненький голосок, особенно когда она что‑то выпрашивает.

Жена входит в комнату. Лицо раскраснелось, к уху прижат телефон, и мне искренне жаль того, кто на том конце провода. Но едва она заговаривает с мини‑подобием меня, раздражение испаряется без следа.

– Что, маленькая?

Скрестив руки на груди, монстренок уверенно заявляет:

– Папа сказал, что мне нельзя больше торта.

Нора переводит на меня взгляд, пытаясь сохранить невозмутимый вид:

– И сколько папочка разрешил тебе съесть? Ты же знаешь, у нас через два часа ужин с тетей и дядей, а у тебя еще не готова домашка.

– Ну‑у, – Эдди надувает пухлые губки, – тогда не готовь много, если мне нельзя столько съесть.

Прыснув от смеха, виновато прикрываю рот под суровым взглядом жены.

Маленький дьявол пытается перевести стрелки.

– Папа так тоже сказал.

– Я не говорил!

Обе дамы меня игнорируют.

– Эдди, никаких больше тортов. – Тон жены не допускает возражений. – Иди чистить зубы и заканчивай домашнюю работу.

Эдди выходит и неохотно плетется по коридору. Каштановые кудряшки колышутся в такт ходьбе.

Оборачиваюсь к жене. Руки у нее теперь свободны, и она тянется ко мне. Сажаю ее к себе на колени, и она обхватывает меня ногами за талию.

– Прекрати кормить ее сахаром перед едой. – Поцелуй в губы.

– Прекрати печь кексы в количествах, которые мы не в силах употребить. – Я пожимаю плечами, и Нора игриво шлепает меня по груди. У нее отросли длинные волосы, и когда она взмахивает головой, они щекочут мне ноги.

– Я очень соскучилась. – Она твердит это каждый божий день на протяжении учебного года.

– Кому‑то же надо учить наших с тобой бесенят, – говорю я, не отрываясь от ее губ. – Я тоже скучал.

– Завтра мне снова на съемки, – сообщает Нора. – Мне только что сказали, что потребуется еще один дубль.

Вздыхаю. Она постоянно пропадает на работе, и мы почти с ней не видимся.

– И что на этот раз?

– Кто‑то, – говорит она, приложив палец к моим губам, – умудрился уронить торт на самых последних кадрах. Так бывает, если на съемках используются не муляжи.

– Так вроде бы в этом весь смысл? – Мне тут же вспомнились фальшивые кексы, которые снимали на прошлый уик‑энд. В кадре был настоящий свадебный торт, настоящие молодожены. Крикнули «Снято!», а я‑то по дурости хвать кексик и в рот. Чуть зуб себе не сломал. Оказывается, режиссер попросил Нору украсить бутафорские кексы. Ну конечно, там платят. За день получается больше, чем готовить на две свадьбы.

– Когда‑нибудь я брошу работу, ты будешь учить детишек на дому, и мы сможем заниматься этим дни напролет, – заявляет она мечтательно и трется об меня грудью.

Я легонько ее отстраняю.

– Какой же пример мы покажем детишкам? – Провожу легонько языком вдоль ее скулы. – Пока рано, ребенок, – шепчу ей за ушко.

– Дети научатся любить своего супруга и готовить тортики. Наштампуем себе армию любвеобильных пекарей. – У Норы задорно вспыхивают глаза, и я глажу ее по длинным шелковым волосам. – Точно! Будем колесить по стране, печь кексики и обучать. И никогда больше не придется ходить в скучный офис.

Целую ее в шею и представляю деревенскую глушь.

– Чш‑ш. – Целую в шею. – Ты же насквозь городская. Ты и дня не протянешь в краю, где вокруг только злаки и никаких учреждений.

Она что‑то пробует мне ответить, но тут к нам врывается дочь с запутавшейся в волосах детской расческой.

– Мамочка! – верещит дитятко.

Она вскакивает.

– Твоя очередь, – говорит Нора, прикусив мне губу как раз в тот момент, когда в комнату входит дочурка.

Среди этого бедлама – по одну руку растущая дочь, по другую жена, которую так и распирает от смеха, – мое сердце переполнено радостью. Черт, я счастливейший парень на свете!

Да, порой людей связывает трагедия, связывает безнадежностью и мраком. Но случается, среди слез и безысходности, когда жестокая память режет по сердцу злые узоры, все‑таки промелькнет в душе искорка света. Дуновение счастья раздует искру в смелое пламя, свет разгонит тьму, и ты постигнешь новую связь. Которая будет пылать ярче солнца.