Марина Преображенская: Открой свое сердце

— Тони! — крикнул Витька. — Тони! — Из двери, ведущей в подсобное помещение, показалась голова бармена.

— Выпьете? — спросил Витька у Алины и, не дожидаясь ответа, заказал два бокала шампанского.

— Спасибо, нет. — Алина сняла со стола руки и положила их на колени. Ее почему-то охватило сильное волнение, и, решив, что легкое нервное подрагивание кистей непременно выдаст ее с головой, она напряглась.

«Неужели узнал? Боже мой, — запаниковала Алина, — что же мне делать? Уйти? Уйти! Конечно же, уйти!» Но какая-то невероятная сила удерживала ее за столиком. Тони подошел с шампанским и шоколадом. Опустив жалюзи, он зажег на их столике две свечи, и спотыкающиеся тени разбежались по стенам.

— Почему вы не хотите назвать своего имени? — Витька внимательно рассматривал ее лицо. Так внимательно, что Алинке показалось, будто она физически ощущает настойчивое движение его взгляда по своей коже. Витька ждал, Алина взяла неприкуренную сигарету, повертела ее в тонких длинных пальцах и, неожиданно для себя чиркнув зажигалкой, глубоко втянула импортный аромат.

— Не знаю… почему, — голос ее был спокоен, в отличие от сердца. О, как она теперь была благодарна мэм Стинли, научившей ее никогда, ни при каких обстоятельствах, ни в каких ситуациях не выдавать своего внутреннего состояния! «Что за слезы?! Настоящая леди не позволит себе такой роскоши — плакать прилюдно» или: «Мисс Элин (именно так называли Алинку в школе), сбавьте свой темперамент и понизьте голос на полтона. Это неприлично — разговаривать так громко».

— Вы давно здесь живете? — поинтересовалась Алинка только для того, чтобы увести тему разговора в другую сторону. Она и без ответа прекрасно знала, сколько лет живет Витька в Венгрии.

— Давно, то есть… недавно… А в общем, я не знаю… Все относительно. Как вы думаете, — Витька вперился своим немигающим, пытливым взглядом в непроницаемые стекла очков Алины и осторожно понизил голос, — семь лет — это много или мало?

— Семь лет… — Неожиданно что-то изменилось. Смолкла музыка или хлопнула дверь? Загромыхал самосвал или просто погасла сигарета? Что-то изменилось, непонятно что, но Алинке вдруг захотелось рассказать ему, как она страдала все эти семь лет. Как незаслуженно, невозможно страдала эти мучительно долгие и стремительно мгновенные невосполнимые годы одиночества.

Ей захотелось взять его руки в свои, расплакаться в горячие сильные ладони, прижать их к своей груди и поведать о том, как она просыпалась по ночам от того, что ей казалось, будто он рядом, будто он стоит у изголовья и ждет ее пробуждения. Или невидимой тенью лежит за ее спиной. Касается своими сильными, но аристократически тонкими пальцами ее жаркой кожи, разжимает ее жадные губы своим сладким безумным поцелуем…

— Простите, — прошептала Алинка, нервным горячечным движением пытаясь спрятать в кармашек сумки томик Паскаля. — Мне нужно идти… Мне очень нужно… У меня дела.

— Но вино, — попытался удержать ее за руку Витька, и на том месте, где отпечатались его пальцы, словно вспыхнул ожог.

— Нет-нет, — Алинка все еще не могла справиться с книгой и сумкой. Она заторопилась к выходу, словно боясь, что еще одно такое прикосновение, и она будет не в состоянии справиться с собой. — У меня действительно масса дел… — Неожиданно она остановилась и приблизилась к поднявшемуся проводить ее Витьке. — Мне было приятно… встретиться с вами, — она сделала упор на последнем слове и продолжила уже более четко и уверенно: — Я бываю здесь… иногда. Даст Бог, свидимся.

Твердым шагом она направилась к выходу, проклиная на ходу себя за то, что пришла сюда, и его — за то, что он подсел к ней. И родителей его — за то, что поселились когда-то в ее доме этажом ниже. И своего отца — за то, что спустя четыре года увез ее в Москву с глубокой душевной раной, так и не зарубцевавшейся за эти годы. Раной, возникшей от тяжелых ударов безжалостной судьбы — потери матери и, следом за ней, любимого безответной любовью Витьки.

Алинка села в большой и светлый автобус. Вроде бы тот же «икарус», но почему-то он кажется несколько иным, чем те, которые колесят по Москве. Чистые, не изодранные сиденья из кожзаменителя, высокие тонированные стекла, огнетушитель и молоточки для выбивания стекла в аварийных ситуациях…

Мягкое сиденье нежно приняло ее вдруг разом уставшее тело. Алинка прикрыла глаза. В воображении поплыли неяркие картинки прошлого. Вот она вспомнила ту, самую первую, встречу. Боже мой, как давно это было! Сейчас ей семнадцать, тогда было десять. Всего-то семь с небольшим лет. Семь лет… Надо же, а ей казалось — целая вечность. Тогда еще была жива мама. «Мама… — Алинка улыбнулась. — Мамочка, мамулечка, мамуленька…» Слова эти имеют сладкий привкус дикой клубники.