Карина Василь: Разум и чувство

Перебирая свой гардероб, возмущаясь и расстраиваясь, она забыла о старшей дочери и том, что той пора устраивать свою судьбу.

А Джулия, выяснив, что от родителей ей помощи не дождаться, стала перебирать холостых соседей мужского пола в надежде выбрать подходящую партию. Однако молодые люди либо были уже помолвлены, либо недавно женаты, либо бесповоротно бедны, либо вообще отсутствовали без надежды на ближайшее возвращение. Один из близких друзей Джулии, сын приходского священника, Джеймс Бишоп, относился к ней не как к девушке, в которую можно влюбиться. Ему это даже в голову не приходило. Она для него была умным, насколько он мог признавать за женщиной ум, собеседником, с которым можно поговорить о литературе, искусстве, даже о политике и философии; она была молчаливым и внимательным слушателем, когда молодому человеку нужно было заклеймить пороки общества или высказать свои нетленные поучения современникам и потомкам; ей он мог доверить свою мечту стать священником, как отец, и свои переводы религиозных трудов, которые, как он надеялся, послужат не одному поколению и останутся в веках как образец литературного стиля, христианского милосердия и безупречного поведения. Хотя, считая, что её ум не идет ни в какое сравнение со своими умственными способностями, которые ему казались необычайно высокими и со временем по заслугам оценёнными благодарным потомством, на ней он оттачивал свое красноречие и свежесочинённые проповеди для отца. И, когда Джулия спросила его о браке, он невозмутимо ответил, что ему сначала надо встать на ноги, заслужить репутацию, получить приход от щедрого патрона, а потом уже искать скромную девушку в качестве будущей хозяйки его дома. И конечно эта девушка не должна быть бедна. Потому что нищий священник не пользуется авторитетом и мало чем может помочь своей пастве. На небрежные размышления Джулии о своей особе и своём будущем, он прямо ответил, что не видит её в роли жены, и тем более, жены пастора, что, по его мнению, это не соответствует её характеру и склонностям, предосудительным и столь мало подходящим для женщины. Поэтому, вздохнув, девушка поставила на этом матримониальном плане крест. В дальнейшем она была только рада, что не связала свою судьбу со столь прагматичным и сухим человеком: эпистолярный жанр его потерпел полное фиаско, результаты которого осели в пыльных шкафах только таких же скучных и напыщенных пасторов, а жена, кою он нашёл подходящей для себя, со временем стала считать его неподходящим для себя мужем. И дом его стал напоминать могильный склеп, который не оживляли даже детские крики и шалости, поскольку это считалось предосудительным и недостойным детей пастора поведением. С жалостью и содроганием глядя на маленьких болванчиков пастора Бишопа, Джулия поздравила себя, что он оказался умнее неё и не сделал ей в своё время предложения. И хотя она сама не любила шума и суеты, но лишать этого детей считала всё равно, что лишать их детства, которое настолько быстротечно, что иногда просто не остаётся в памяти. Сама в детстве она не отличалась резвостью, предпочитая библиотеку шумным играм. Однако понимала, что не всем детям по душе классная комната, чопорные гувернёры с гувернантками и зубрёжка иногда ненужных для жизни текстов.

Поздравив себя с такой удачей, она со вздохом решила оглядеться вокруг. Увы, вокруг ничего подходящего для неё не было. Что наполняло девушку мрачными мыслями о будущем как её самой, так и её семьи.

Заботы о своём будущем не мешали Джулии выполнять возложенные на себя обязанности. Она переписывалась с банкирами и кредиторами отца, поддерживала связь с поверенным, благодаря которому она столь удачно вложила небольшие деньги семьи, что та перестала считаться бедной. Это не замедлило сказаться на соседях и их дальних родственниках: пожилые матроны, дядюшки и просто кумушки зачастили в дом в надежде разжиться сплетнями о финансовом положении семьи Баттон, чтобы знать, иметь ли её, семью, в числе возможных будущих родственников, поскольку наследник мужского пола, как и женского в этой семье наличествовал. Подобные визиты раздражали Джулию, поскольку любопытствующие дамы не ограничивались сплетнями и завуалированным осуждением её самой, занятой, по их мнению, совершенно неженским занятием, роняющим её, Джулию, в глазах их маленького «высшего общества». Приходилось ещё разоряться на чай с выпечкой, которой Джулия занималась сама, экономя хотя бы на этом не слишком впечатляющие финансы семьи. Их лицемерное сочувствие, когда ещё так недавно эти, считающие себя добродетельными, благовоспитанные матроны под благовидным предлогом отказывались навещать их, поскольку Баттоны не могли позволить себе лишний экипаж для собственных визитов, их самоуверенные поучения, когда они указывали ей, занятой реальным делом помощи семьи, на поведение приличной девушки и её обязанности выйти замуж, приводили Джулию в негодование. Она еле сдерживалась, чтобы не нагрубить этим ограниченным дамам и их дочкам, когда те многословно обсуждали внешность и одежду своих соседок и потенциальных женихов. Она откровенно скучала, когда слушала поверхностные суждения невежественных девиц о новинках литературы или искусства, и подавляла желание выгнать эти напыщенные семейства, когда маменьки начинали превозносить более чем скромные достоинства своих глупых дочек. Более всего её угнетало то, что ей требовалось развлекать это неприятное ей общество. Она великолепно играла на рояле, а голос её был чувственен и глубок. Однако соседки предпочитали оценивать её достоинства с позиции потенциальной жены. А в этой роли Джулия в их глазах выглядела очень непозволительно. Нет, как хозяйка она была безупречна: свежие продукты, до блеска сверкавшая чистотой гостиная, выглаженные платья и салфетки, вычищенное серебро и камин, благоухающий сад перед домом, прислуга, которую её матушка распустила до лени и которую Джулия заставила с собой считаться, – всё это, конечно, хорошо. Но для жены требовалось, по их мнению, ещё кое что. А именно: покорность мужу, желание во что бы то ни стало обеспечить ему уют в доме, потакание его желаниям, даже в ущерб собственным, скромность и в то же время умение его развлечь своими талантами, быть бережливой, но не скупой, нарядной, но не расточительной, и всегда с ним соглашаться, считая его господином и повелителем их маленького мирка, называемого «семейным очагом». А этого в Джулии наблюдалось мало. И её высказывания не давали надежд, что она когда-нибудь сможет найти себе такого мужа, который бы согласился терпеть её независимость и решительность и не потерять уважение в обществе и у своей собственной жены поведением подкаблучника. Слушая же писклявый голосок Милисент и её неумелые попытки барабанить по клавишам, чтобы извлечь что-то на подобие музыки, соседские леди приходили в восторг от её манер и способности поддержать разговор об оборках на платье и лентах на шляпе, а также что нос у одного соседа не идет ни в какое сравнение с приятным цветом глаз другого. Что же до выпечки Джулии, то она предпочитала не говорить, что сама стоит у чадящей плиты на закопченной кухне. Поэтому об этой стороне её достоинств знали только домочадцы и одна-две из её подруг, которым она изредка раскрывала маленькую толику своих секретов. Хотя и опасалась, что даже эти крупицы становятся достоянием соседей. Но не могла же она всё время беседовать со своим дневником! Тем более, что вопреки всем правилам, она этих дневников не вела. Ей было просто некогда описывать со скурпулёзной подробностью обычные житейские дела и заумно анализировать всякую мелочь, которая не стоит внимания даже для того, чтобы о ней долго думать. Она была занятым человеком. А марают бумагу в глупых сентенциях и надуманных переживаниях пусть такие, как её сестра, которым нечем заняться кроме того, чтобы обсуждать с многочисленными подружками фасоны платьев, блеск драгоценностей, стати кавалеров или подробности семейных скандалов прислуги у какого-нибудь соседа.