Жена Майкла на секунду почувствовала болевой укол: у них даже этой привычки не образовалось, а ей так этого когда-то хотелось! А Джим продолжал, воспоминания его захватили:
– Мы привезли подарки от наших друзей, которые они приготовили нам на рождество, всякие милые мелочи. Ей они подарили косметичку с какими-то кремами, я тоже со своей стороны купил ей свитер, красный с белыми кисточками – до сих пор помню эти кисточки, – но прощения не вымолил: взгляды, которые она на меня бросала, были как ожог.
Жене Майкла вдруг захотелось, чтобы Джим замолчал, замолчал совсем, перестал вспоминать подробности, хорошо знакомые ей по ее собственной жизни, когда она в момент могла покрыться аллергической сыпью только от мужниного перекошенного гневом лица. Она низко опустила голову, делая вид, что рассматривает этикетку с названием понравившегося ей сыра, ей не хотелось, чтобы они видели ее несчастное лицо.
– Почему ты не ешь киш, для тебя же купил, – услышала она голос мужа, которому в тот момент захотелось быть заботливым, – не нравится?
– Нет, почему же, очень вкусный, – она, наконец, совладала со своим лицом, посмотрела беззаботно, – просто я наелась. Хочешь попробовать, а ты, Джим? – она пододвинула тарелку поближе к ним.
Майкл отрезал себе кусок, а остаток передал Джиму, тот нацепил на вилку поджаристую корочку, медленно положил в рот, отхлебнул вина.
– Ну, и что там было дальше, если тебе не надоело рассказывать, – не мог успокоиться Майкл.
– Ну, если вам не надоело слушать… Потом был Новый год, мы его встретили тихо, по-семейному, отдали дань проформе: выпили шампанского и сразу после двенадцати пошли спать под разрывы хлопушек и аккомпанемент музыки из клуба, он был недалеко от нашего дома. А на следующий день Ширли покусала бешеная собака. Вообще, так и не установили, бешеная она была или нет, собака сразу куда-то подевалась, но врач настоял, чтобы Ширли прошла курс уколов от бешенства, целых сорок штук.
– Еще неизвестно, кому надо было делать уколы, ей или бедной собаке, – захохотал Майкл. – Небось обвинила во всем тебя, как и моя, когда ей плохо.
Плохо жене Майкла было только тогда, когда он был плох к ней, вот как сейчас, когда он, походя, по привычке обидел ее, и у нее всё внутри сжалось от несправедливости, но показывать этого было нельзя, поэтому она сказала небрежно:
– Ну конечно, даже когда идет дождь, это моя вина, – и улыбнулась Джиму, на Майкла она смотреть не могла. Джим улыбнулся ей в ответ и продолжал, остановиться он уже не мог:
– Ненавидела она меня страшно: ведь это я заставил ее пойти с нами гулять, она не хотела, и на прогулке-то всё и случилось, как будто я подговорил кого-то спустить на нее эту собаку. Ужас! Она кричит, дети плачут, собака рычит, я пытаюсь ее отогнать; она ее не очень и покусала – то, так тяпнула немного и убежала. Жалко мне было Ширли очень (она сильно напугалась!), но потом, когда от испуга оправилась и, как всегда, набросилась на меня, тут уж мою жалость как рукой сняло. Повез я ее к врачу, и когда она услышала о сорока уколах в живот, то стала говорить, что нам надо скоро уезжать, и ни о каких сорока уколах не может быть и речи. Нам и правда надо было через неделю уезжать в Венесуэлу, ты же помнишь, я там работал в то время? – обратился он к Майклу. Майкл кивнул. – Но врач сказал, что уколы надо делать каждый день, пропускать нельзя, это чревато… и так далее. И через неделю я уехал, а она осталась.
Он замолчал. Жена Майкла представила себе крупную рыжеволосую женщину (почему крупную, почему рыжеволосую, ведь она ее никогда не видела?), одиноко сидящую вечером у камина в пустой комнате (дети уже спят) и тоскливо думающую свою думу о том, как она одинока в этой дурацкой Андорре и как ей страшно. Или ничего этого она и не думала, а просто сидела и радовалась тому, что нелюбимый муж наконец уехал, и она может побыть без него.
– И вы решили разводиться? – нарушил тишину неугомонный Майкл.
– Не мы, а я. Через несколько дней после приезда я нашел адвоката и начал процесс развода. Когда она приехала, я просто поставил ее перед фактом.
– И она, конечно, согласилась? – спросил Майкл.
– Представь себе, нет. Плакала, просила подождать, но я был непреклонен.
Жену Майкла пробила дрожь: «поставил ее перед фактом», а она-то считала Джима таким мягким; видно, ему действительно стало невмоготу. И еще она подумала о том, что в любых отношениях есть запретная черта, граница, перешагнув которую человек отрезает себе путь назад, что Ширли и сделала двадцать лет назад. Только для Джима это оказалось спасением, а для нее… И, страшась услышать то, что она и предполагала услышать, она все-таки спросила у Джима:
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу