Ирина Алпатова - Набор фамильной жести

У Паши тоже все оказалось как всегда, то есть она была упорной. Разве что рисовать у нее вдруг получилось легко и просто – росчерком пера или взмахом карандаша, на любом клочке бумаги. «У тебя, Паша, явный талант», – говорила учительница по ИЗО. Только Паша нисколько этой похвалой не гордилась – смешное название предмета, стало быть, и «талант» тоже смешной и ненастоящий. Так – пустяк, баловство.

В общем, они с сестрой тихонько воевали. Но, между прочим, добытыми нелегальным путем пирогами Паша всегда делилась с вреднюгой Машкой, и та, хотя и принимала трофеи снисходительно, трескала их, будь здоров.

Только с последней и самой стойкой помощницей по хозяйству Манин фокус с именем, можно сказать, не удался. Помощница эта хоть и звалась Татьяной, обижаться и спорить не стала: Паша так Паша, но упорно стала звать Маню Марыей. Машке это совершенно не понравилось, маман тоже – она несколько раз делала домработнице замечания. Та преданно смотрела на хозяйку круглыми карими глазами и повторяла:

– Ну так я же и говорю – Марыя.

Татьяна оказалась человеком одиноким, она готова была пребывать на своем посту без выходных и отпусков. Маман даже пришлось несколько умерить ее пыл, но все равно помощница по хозяйству со своим личным временем не считалась, возможно, она просто не знала, что это такое. Паша очень быстро с Татьяной подружилась, потому что с такой доброй теткой было невозможно не дружить, и на кухне было куда уютнее, чем в детской. Паша садилась на любимое место у окна и под пение чайника разговаривала с Татьяной о чем угодно. И даже лепила с ней пельмени. Маман почему-то считала это блюдо «плебейским», но Паше оно все равно нравилось. Вдвоем с Татьяной они варили аппетитные «ушки», когда маман не было дома. То есть у них получилось тайное общество любителей пельменей.

А еще Паша в свое время пользовалась большим авторитетом у воспитателей детского сада. Ну и пусть на каждый Новый год Машка была записной снегурочкой, а Паша одной из многочисленных снежинок, звездочек, зайчиков. Именно ей, Паше, говорили, что нужно будет принести на следующий день, или, например, детсадовская фельдшерица говорила:

– Паша, передай маме, что у Маши непонятная сыпь, а температура нормальная, горло чистое. Очень похоже на диатез… дома нужно питаться правильно, поменьше сладкого и никаких жвачек…

Ди-а-тез… да, какое шершавое слово, совсем как Манина кожа из-за этих мелких прыщиков… Ну еще бы у Машки не было сыпи, если они на пару с Валериком Ждановым тайком лопали тянучки ядовитого цвета. Это Валерик таким образом оказывал Машке внимание.

Паша все исполняла в самом лучшем виде: она ничего не говорила маман про правильное питание, а выгребала из Машиных карманов сладкие запасы, невзирая на довольно ощутимое сопротивление, и выкидывала их без всякого сожаления. И через дорогу, хотя бы совсем не опасную, она Машку переводила, а не наоборот, и сестра с возмущенным видом все-таки позволяла волочь себя за белый пушистый шарф, а уж Паша старалась вовсю.

Вообще-то однажды, давным-давно, маман сделала попытку взять к девочкам гувернантку, так это, кажется, называлось. Она должна была учить сестер хорошим манерам и французскому языку. Гувернантка у них не прижилась, как, впрочем, не прижились и ее предшественницы, их Паша помнила очень смутно.

«Я не собираюсь по восемь часов торчать с детьми на улице» – вроде так объявила последняя в списке и ушла. Пускай не прижилась гувернантка, зато прижилось одно из немногих выученных сестрами слов – «маман». Так мать первой назвала Маня, и та нисколько не рассердилась, а вполне благосклонно посмотрела на дочь. Паша вначале сопротивлялась, ей слово не очень нравилось – какое-то чужое и холодноватое, но потом тоже привыкла.

Вообще они с сестрой обе любили время, когда с гастролей возвращался отец, потому что тогда в их большую квартиру набивалась немыслимая прорва народу, становилось тесно и безалаберно, и никто, ну абсолютно никто не обращал на девочек внимания. Даже маман почти забывала об их существовании.

Паша ловила фразы, которые хотя бы косвенно относились к отцу, разглядывала на особенных папиных сумках ярлычки и наклейки. Отец почти всегда привозил из поездок открытки и путеводители. «Города, которых я не видел. Даже это вот не сам покупал…» – говорил он. Паша кнопками прикрепляла чудесно и странно пахнущие листы бумаги к стене над кроватью и со словарями и книгами мысленно отправлялась вслед за отцом. Неважно, что дома и улицы выглядели лишь набором линий и прямоугольников, а реки – извилистыми синими нитями. Паша и отец вдвоем бродили по набережным и прихотливым мостикам, вместе смотрели на дворцы и соборы и, главное, без конца разговаривали. И папа страшно удивлялся, откуда Паша столько знает про музеи, улицы, памятники и про все-все-все.