Кэти Келли - Мужчины свои и чужие

– Вот так-то лучше! – заявила, выпрямляясь, миссис О'Брайен.

Она снова сполоснула салфетку и, прищурившись, огля­дела кухню. Только после этого она достала из своей сумки завернутые в фольгу пакеты и аккуратно поместила их в хо­лодильник, одновременно комментируя свои действия.

– Не хочу, чтобы бедненький Питер ел еду из супермар­кета. Он должен нормально ужинать. Вот твой отец не при­коснулся бы ни к какой готовой пище, даже если бы мне пришлось уехать на неделю. Я тут сделала лазанью, ее на два дня хватит, а это куриная и грибная запеканки, их я положу в морозильник. Эмма, я тебя умоляю! Ты когда-нибудь его раз­мораживаешь? Он сам этого делать не умеет. Ну ладно, я раз­берусь…

Эмма отключилась. Она тридцать один год выслушивала монологи матери на тему «никто ничего не делает правиль­но», и это научило ее, что можно попасть в психушку, если вовремя не отключиться. Особенно если монолог направлен на то, чтобы показать тебе, какая ты плохая хозяйка (сту­дентка, водитель) и что твой бедный муж вполне может уме­реть от сальмонеллы, если ты немедленно не начнешь кипя­тить как кухонные полотенца, так и его трусы.

Тот факт, что Эмма накануне вылизала дом сверху дони­зу, не имел никакого значения. Неважно, что она потратила этот день на уборку, вместо того чтобы побегать по магази­нам и купить себе что-нибудь для путешествия. А она ведь собиралась пойти в «Дебенхэмс» и купить себе черный купальник, увеличивающий грудь, о котором прочла в женском журнале. Там утверждалось, что даже плоская, как блин, грудь в этом бикини будет выглядеть настолько привлека­тельно, что ослепит всех смотрящих.

Увы, единственный способ, каким бюст Эммы может кого-то ослепить, это если выскочит проволочка из ее нуле­вого бюстгальтера и попадет этому человеку в глаз. Так что ей был просто необходим такой купальник.

Но, как обычно, вступила в действие единственная из­лишне развитая часть ее организма – чувство вины, и поход по магазинам остался несбыточной мечтой. Чувство вины у Эммы напоминало описание сердца в учебнике анатомии: большая мышца, сжимающаяся произвольно. Ощущение вины за то, что она оставляет Питера на целую неделю в его собственном доме, а сама поплывет по Нилу вместе с родите­лями, победило ее стремление купить бикини с лифчиком, увеличивающим грудь. Так что в магазин она не пошла, а вместо этого затеяла весеннюю уборку. Разумеется, Питер, который не заметит, даже если ему подать ужин прямо на столе, потому что кончились тарелки, на ее титанические усилия внимания не обратит. Однако по Эмминому «винаметру» целый день уборки можно засчитать как 55 процентов компенсации за то, что она едет в отпуск без своего возлюб­ленного мужа. Дорогой подарок ей не по карману, так что, если она в течение недели после возвращения будет готовить ему его любимые блюда на ужин, это можно посчитать ком­пенсацией за остальные 45 процентов.

Увы, она забыла купить новые резиновые перчатки, так что теперь, после того как она драила унитаз с хлоркой, руки были сухими, как пережаренный цыпленок. Зато дом превра­тился в настоящий дворец – ковры чистые, туалеты сверка­ют и нигде ни одной не выглаженной тряпки. И тем не менее мать продолжала неодобрительно цокать языком по поводу единственного пятна во всей этой чистоте!

Эмма могла представить себе, как Питер утром открывает холодильник, берет коробку с салатом, ест его тут же, не от­ходя от дверцы, потом сует жирную коробку назад на полку и хватает апельсиновый сок на завтрак. Он обожал салаты из супермаркета и дико ненавидел лазанью. Но говорить об этом матери не имело никакого смысла. Анна-Мари О'Брайен и слушать не станет. Она никогда никого не слушала, кроме своего мужа, Джеймса П. О'Брайена, владельца не­большой компании, который руководил всем в пределах видимости и всегда – то есть абсолютно всегда – настаивал, чтобы последнее слово оставалось за ним.

Эмма устало села на стул в кухне и принялась рассматри­вать свои ногти, которые недавно покрасила. Розовый лак, купленный специально для отпуска, смотрелся неплохо, но не смог замаскировать урон, нанесенный хлоркой, или об­грызенный ноготь. Эмма никак не могла избавиться от этой детской привычки и сгрызла ноготь на указательном пальце почти до основания во время длинного телефонного разгово­ра накануне с матерью. Анна-Мари распространялась насчет жары в Египте, дикости местных жителей, необходимости прикрывать плечи и «сможет ли отец получить там нормаль­ное молоко к чаю». Последнее замечание вызвало у Эммы мысленную картину: отец, пытающийся подоить верблюда, стоит с красным вспотевшим лицом, держа в одной руке чашку, а в другой верблюжью титьку.