Алена Левински - Изменяю по средам

Время пригладило развалины древнего замка, и они превратились в низкие округлые глыбы. Я ушла вперед, оставив своих спутников читать табличку с исторической справкой. Их голоса еле слышны. Кажется, Гришка смеется.

Сквозь желто-серые камни пробился маленький живой листочек, похожий на папоротник. Я дотронулась рукой до стены. Гладкие холодные камни загудели глубоко, утробно и затихли. Это она! Это вечность… Мурашки пробежали по спине и затерялись где-то в районе копчика. Повинуясь ветру, папоротничек задрожал, наклонился и поцеловал мне руку.

Или я схожу с ума, или чувствую что-то такое, чего не объяснить словами. Что-то там, в этой стене, во всех этих развалинах, есть. Может, это память веков? Ведь эти глыбы были свидетелями таких событий, о которых и подумать страшно.

«…Третий удар разрушил стену, и в дыру через копоть, дым и град стрел ворвались осаждавшие… Никого не щадили, ибо никогда не было в дерзких сердцах вечных воинов жалости и сострадания. Крики победителей слились со стонами и предсмертными хрипами жертв. У самой бреши пала, сраженная острой стрелой, юная девушка, и ее светлые нежные локоны разметались по первому снегу, а темная кровь тонкой змейкой вытекла из раны и проложила своим теплом, бывшим совсем недавно теплом жизни, талую дорогу к холодной земле…»

– Hаllo, – услышала я над самым ухом и от неожиданности чуть не подпрыгнула.

Прямо передо мной между останками замка двенадцатого века, весь из себя на фоне вечности, стоял мой недавний собутыльник – великовозрастный розовощекий карапуз Ганс. На голове у него была дурацкая темно-зеленая шапочка с ушками, вокруг шеи – клетчатый шахматный шарф со спутанными кисточками. Сам Ганс улыбался застенчивой улыбкой голубого воришки из романа Иьфа и Петрова «Двенадцать стульев».

– Хай, – помахала я ему и от смущения, кажется, пошла розовыми пятнами.

Приветствие прозвучало почти как «хайль». Я засмущалась, заулыбалась и, кажется, пошла розовыми пятнами.

– Найс, – сказал Ганс, показав рукой в пропасть, которая начиналась аккурат за развалинами. – Вери попьюла.

– Ага, – закивала я. – Очень красиво, мне очень нравится.

– Ганс рассказал нам, что это озеро было очень популярно у местной знати, – послышался жизнерадостный голос Димы. – Здесь топили неверных жен.

Вслед за Димкой появился Антон с Гришкой на плечах.

– Мама! – Гришка молотил ботинками Антону в грудь и тыкал пальцем в Ганса. – Мама, этот дядя не умеет разговаривать! Давай поведем его к моему логопеду!

– Ганс очень обрадовался, когда узнал, что вы из Москвы, – продолжал Димка. – Дело в том, что совсем скоро он тоже будет жить и работать в Москве. Ганс – менеджер в издательской фирме, твой коллега.

«Блин, этого еще не хватало, – подумала я. – Увидел меня в кепке „Fuck me“ и теперь будет преследовать всю жизнь?»

Улочки были узкие, кривые и безлюдные. Дома жались друг к другу тонкими многоэтажными телами и нависали над мощеной дорогой, меланхолично взирая на нас. Антон, почесав голову под вязаной шапкой, включил камеру:

– Мы находимся в городке Тюбингене, известном своим университетом. Здесь жили Гегель и Шиллер и бывали почти все известные немецкие литераторы и гуманисты, – комментировал съемку Антон. – А это моя семья…

О, кажется, лед тронулся! Он сказал семья, значит, еще мысленно не развелся со мной.

– Это мой сын Григорий, – продолжал Антон неспешно, снимая прыгающего вокруг дерева Гришку. – А это… – Муж перевел камеру на меня: – Это… нда… это моя жена Маша.

Я скромно улыбнулась в черный глаз видеокамеры. Гришка выглянул из-за дерева и скорчил рожицу.

– Дим, ну скоро ратушная площадь? – тяжело дыша, спросила Катюха, сложив руки под животом. – Силы покидают меня….

Подъем, даже минимальный, уже давался ей с трудом.

– Скоро, Катенька, – отозвался Димка, направляясь к ближайшему дому. – У ратуши замечательный ресторанчик, там и пообедаем.

Огромное дерево с раскидистыми ветвями и толстым стволом, который отчего-то шелушился, как сухая кожа под носом после насморка, даже не сбросило листву. В доме напротив в открытом настежь окне под самым потолком трепещут на веревке серые исподние штаны. Вдалеке над ребристыми крышами виднеется готический шпиль.

– А здесь, между прочим… гуманировал великий… Меланхотон, – перевел Димка надпись на табличке у маленькой темной двери. – Меланхолик был, видимо.