Маргарет Пембертон - Грехи людские

– Значит, они глупые, – сказала она и всхлипнула еще раз. – Я всех их не люблю.

– Я и сам их не выношу, – сказал он, вставая со своего места и поднимая Элизабет. – Пойдем немного прогуляемся и забудем о них, ладно? И давай возьмем с собой чайные подносы: может, сумеем отыскать в парке какую-нибудь горку и покатаемся, как на санках.

– Думаете, это можно? – с сомнением в голосе спросила она.

Он наклонился и посмотрел ей в глаза.

– Будь жива твоя мама, она так бы нам и велела поступить, – твердым голосом сказал он, хотя в душе совершенно не чувствовал уверенности.

При его словах печаль покинула лицо девочки.

– Тогда пойдемте. Обуем высокие сапоги, захватим теплые рукавицы и пальто. Я так давно не каталась с горки, а снег ведь не будет ждать нас с вами.

– Тот самый концерт, который в прошлом году я исполняла в Академии, теперь буду играть вместе с Лондонским симфоническим оркестром в Вестминстерском Сентрал-холле, – гордо сказала Элизабет.

Они поднимались на склон, чтобы в третий раз скатиться на чайных подносах.

– Это очень большая честь для меня. Мама была так рада... – Голос ее прервался. – Я не уверена, что папа уже знает. Мама хотела сделать ему сюрприз, рассказать, как только он приедет из Женевы, но когда он вернулся, она уже была больна. Думаю, его это обрадует, как вы считаете?

На лице Элизабет появилось заинтересованное выражение. Адам с удовольствием отметил, что мороз и катание с горы добавили румянца ее прежде бледному лицу.

– Представляете, Лондонский симфонический оркестр! Я пока и сама не могу в это поверить!

Они взобрались на самый верх горы и положили подносы на снег, готовясь к очередному спуску.

– И когда же состоится концерт? – спросил Адам, сведя брови.

– Еще не скоро. Мне нужно как следует разучить ноты, долго упражняться, чтобы, как говорят, от зубов отскакивало. Мисс Рамбатин говорит, что мне еще нужно научиться слушать не только себя, но и звучание всего оркестра, чтобы во время концерта у меня было такое чувство, словно за дирижерским пультом стоит Фюртванглер или даже сам Тосканини. Сейчас я хожу на все концерты оркестра, а не только на фортепианные, как раньше. Все карманные деньги уходят у меня только на билеты.

Адам с высоты своего роста посмотрел на девочку, еще больше нахмурясь.

– А если тебе на какое-то время придется уехать из Лондона, будет ли это непременно означать, что ты не сможешь выступить с оркестром?

Элизабет поудобнее устроилась на чайном подносе.

– Конечно, не смогу. Но я ведь никуда не собираюсь уезжать. Вы непременно придете и послушаете меня, правда?

Он подумал о том, не следует ли сейчас все ей рассказать. Что, если он осторожно сообщит Бет о намерениях увезти ее и таким образом прервать ее занятия музыкой...

– Слушай, Бет... – начал было он, но умолк, заколебавшись, стоит ли продолжать. Джером сообщил ему о своих планах сразу же после похорон; он, разумеется, был очень расстроен и наверняка не совсем отдавал себе отчет в том, что говорил.

– Что, дядя Адам? – спросила Элизабет и выжидательно посмотрела ему в глаза. Из-под ее шерстяного берета выбилось несколько светлых прядей, глаза были широко раскрыты и доверчиво смотрели на него.

– Так, ничего, – ответил он и улыбнулся. Если Джером мог быть столь бесчувственным, то он, Адам, вовсе не намерен с ходу еще более осложнять жизнь Элизабет. – Катись, а я за тобой.

Она рассмеялась, оттолкнулась от склона и устремилась вниз, на какое-то время забыв о своем горе и найдя утешение в компании друга своего отца, который теперь сделался как бы и ее собственным другом.

Когда они вернулись на Итон-плейс, уже сгущались вечерние сумерки. Особняк был тих: лишь немногие из помянувших покойницу еще не разъехались по домам.

– А, вот и ты, – сказал Джером, на лице которого явно читалась усталость. Он как раз вышел в холл, где и встретил друга и дочь. – А я-то ломал голову, куда это вы могли исчезнуть...

– Мы были в парке, – ответила Элизабет; с ее щек уже сходил румянец. Голос девочки сразу же сделался неуверенным. – С горки катались.

Джером посмотрел на чайные подносы у них в руках, на снег, упавший с обуви на пол.

– А, ну да, конечно... – с неопределенной, неприятно задевшей Адама интонацией ответил он.

Элизабет стало бы легче, скажи отец сейчас, что нет ничего неуважительного по отношению к памяти о матери в ее желании покататься с горки. Но было совершенно очевидно, что Джерому даже в голову не придет сказать подобное дочери, что он вообще не собирается ей ничего об этом говорить.