Галина Щербакова - Перезагруз

– Я пойду, – сказал он. – Рад был тебя видеть.

– А зачем ты все-таки приходил? – спросила Ольга. – Мы с тобой вроде не дружили… – Она задумалась. – Но все равно спасибо. Иногда надо вернуться, чтобы что-то понять… А вот то, что не допил, это ты гад. Ладно, я допью за тебя. Я не пьянею. Я тетка злая, меня ничем не возьмешь.

Они потоптались на крылечке, через которое шла веревка с прищепками. Уже у калитки он взял ее руку – большую, вымученную, с артритными скрюченными пальцами. Его рука казалась рядом белой и изнеженной. Но поцеловал он ее в щеку, дряблую, пахнущую капустой. Слезинка женщины сползла на нос и зацепилась за бугорок кожи, то бишь бородавку. Он вытер слезу пальцем и поцеловал бугорок.

– Ну, гуляй, слюнявый, – сказала она. – Гони дочь в шею, если будет наседать. Нашу старость никто не имеет права замать, мы заслужили хотя бы покойной смерти.

– Ну, какие наши годы, – сказал Владимир Иванович фальшиво.

– Те самые, – ответила она, – чтоб жить уже для себя. Для других у нас соки высосаны.

Сестра была слегка заполошенной, и он сразу сказал ей, что уедет сам, не надо провожать, вечерней электричкой, даст Бог, успеет на ночной самолет, а нет, так сядет на поезд.

– Хорошо, что я поставила тесто, – сказала она, – успею с пирожками. Ты помнишь, когда электричка?

– Где-то около восьми.

– В девятнадцать двадцать, – уточнила она. – Мне надо пойти позвонить, я на почте еще раз проверю расписание.

Он не стал говорить ей о том, что они собирались на кладбище. Тем более что она как-то счастливо засуетилась и даже не спросила, где он был и кого видел. Она вдруг стала абсолютно отдельной от него, такой отдельной последние годы была Настя. Между ними было даже не расстояние, а как бы сгущалось пространство. В эту густоту можно было кричать и стучать кулаком – бесполезно, за ней жил человек в иной, недоступной ему среде. Инопланетянин? Фантом?

К вечеру Валентина завернула ему в дорогу беляшей и соленых огурчиков. Заставила выпить чашку куриного бульона. Подрумяненная курочка виделась в духовке, и ему так хотелось ее ножку со шкуркой. Но эта радость была приготовлена не для него.

– Ну, будь, – сказал он сестре, которая проводила его на станцию.

– Буду, буду, – пробормотала она, и он видел, как она внутри уже бежит от него, как он достал ее своим прощальным замиранием.

Он успел на самолет и утром уже был дома. Включил чайник и полез за чашкой. Чашек не было. Не было всего сервиза, подаренного им на серебряную свадьбу. Он хотел сунуть беляши в микроволновку, но ее не было тоже. Мыслей о ворах не возникло. Все стояло и лежало на месте. Он набрал номер телефона дочери.

– Микроволновку можешь оставить себе, а сервиз верни немедленно, – сказал он ей.

– Я думала, ты еще не скоро вернешься, – заспанно ответила Настя. – А чашки, я заметила, напоминают тебе маму

– Ты лучше за меня не думай. Привези и все.

– Пап, а пап! – закричала она, как бы почувствовав, что он хочет положить трубку.– Ты меня выручишь? Мне позарез нужно к парикмахеру.

– Сколько? – спросил он.

– Ну, косарь. Ты же знаешь, какие теперь цены.

– Пятьсот и меняй парикмахерскую.

– Ну, ты даешь! – закричала она.

– Наоборот. Я больше не даю.

Легче не стало. Стало противно. Так и не попробовав беляшей и не попив чаю, он поехал на кладбище. Она улыбалась ему издали, Лиза.

Он никогда так не плакал. Сколько он недодал этой единственной женщине, с которой ему могло быть еще лучше, не придумай он себе историю «перезагруза» и другого шанса. Это же смех и горе, какой у него был шанс. И сколько раз он недолюбил жену, воображая себе черт знает какой нечеловеческий секс, но не с ней. Какой идиот! Какая же потрясающая она была с ним, а он слышал внутри себя смех-колокольчик толстой бабы из овощного магазина.

Чашки были на месте. Настя сидела на диване и дулась.

– Я не хочу менять парикмахершу, – сказала она. – Я что? Сирота убогая? Пенсионерка, чтоб стричься там, где старики?

Нет, это был не тот момент, чтобы опять говорить ей о работе и все такое прочее. Он дал ей «косарь», только чтоб ушла. Она выпорхнула, чмокнув его куда-то ближе к уху.

Ну вот… Он и вернулся в точку отсчета. Чашки на месте. Он один. И должно жить вперед, ибо других вариантов нет. Или есть?

И тут он почувствовал Лизу. Она была рядом. Он ощущал и ее любовь, и ее бесконечную жалость, и даже защиту. Хотелось заплакать и попросить его забрать, но он услышал, как она говорит их любимую фразу, которая их всегда смешила, дай Бог вспомнить, откуда взятую. Нет, не вспомнить.