Алиса Валдес-Родригес - Клуб грязных девчонок

Наверное, не знают, как подступиться и обозначить, что к чему. А если знают, то боятся, что их обвинят в нападках на латиноамериканцев. Я подкатилась с этим разговором к Элизабет, но она меня быстренько отшила.

– Ты не о том, – ответила она с присущими ей безмятежным взглядом и застенчивой улыбкой (таких белоснежных зубов я не видела ни у кого). И с едва уловимым испанским акцентом добавила: – Меня тошнит от того, как ты, Лорен, все сводишь к цвету кожи. Это очень… по-американски. В Колумбии это никого не волнует.

Как-то не очень верится. К тому же Элизабет здесь, а Америку это волнует. И ей еще предстоит найти себе мужчину.

Вот мы и собрались – sucias из Бостонского университета – потрясающие, блестящие, талантливые, свихнутые, всех цветов радуги, приверженцы нескольких религий. Мы обнялись, посплетничали на испанском, на английском и на самой невероятной смеси двух этих языков. Мы заказали двадцать одно блюдо на всех – именно двадцать одно: по четыре на пятерых и одно для Ребекки – пиво и содовую, а затем приступили к тому, зачем сегодня встретились.

Заговорили о том первом вечере, когда сошлись после того, как вышибалы вытурили нас из «Джиллиане».

– Помните, как было холодно? – спросила Сара, прихлебывая имбирный эль. Почему она такая зеленая? Заболела или я напилась?

– У-ух! – помахала рукой перед ее носом Уснейвис. – Как я тогда закоченела!

Я помнила. Бывают ночи, когда в леденящем воздухе Бостона после закрытия баров наступает мертвая тишина, и даже тачки не тарахтят по Кенмор-сквер. Неживой, застывший, солоноватый воздух. Такой, как сегодня.

– Мы были не в себе, – добавила Элизабет, качая головой и подаваясь вперед. – Совершенно не в себе.

Именно. Только зеленые первокурсницы-идиотки могли оставаться на улице в такой час и блевать в стоки, желая доказать, что они уже взрослые. Вот такими были мы, sucias – шалопаистые, смеющиеся, шатающиеся по улицам и, наконец, свободные.

– Мы пошли гулять, – сказала Эмбер, и мы все рассмеялись. А она начала рассказ.

Мы, как юные estupidas [40], отправились в общежитие пешком – по замусоренным переулкам, где кишели крысы размером с небольших собак, мимоФенуэй-парк, петляя в зловонии Фене. На одном перекрестке видели, как молодые парни латиноамериканской наружности передавали белым, на вид юристам, в шикарной машине шарики в фольге. Мы видели типа с неухоженной афро [41]и в красной шляпе, оравшего на девчонку. Двоих мужчин, которые трахались в тростнике у стоячей воды. Ух, как это захватывало – мы в Бостоне, в колледже, в большом городе. Без родителей, вместе. Мы пихались и хихикали, словно не умирали от холода в облегающих костюмчиках, все, кроме Ребекки, которая выглядела так, будто шла на занятия по катехизису, – в шерстяном костюме с красной лентой на голове. Она прижимала руки к груди и смотрела на нас как на безумных. У всех в ледяной тьме вился изо рта сумасшедший голубой парок. А у Ребекки Бака – нет. Я поинтересовалась, уж не дьяволица ли она, с холодным вином причастия в жилах вместо крови. Мой вопрос не показался ей остроумным. Более того, она потом не разговаривала со мной два месяца. Уже в то время эта девушка была щепетильной.

Мы, sucias, дурили не только так. Таскались повсюду и заговаривали по-испански лишь затем, чтобы до людей дошло, понимаете? Дошло, что мы латиноамериканки. Потому что по нашему внешнему виду это не сразу все понимали. Но Сара и Элизабет говорили правильно, потому что Сара была из Майами, где испанский как бы официальный язык (не смейтесь, там настоящая заграница), а Элизабет – из Колумбии, где испанский в самом деле официальный язык. А остальные продирались через El Castellano с грацией гиппопотамих в посудной лавке. Не чуяли никаких нюансов, не знали, какой должна быть латиноамериканка, навесили на себя кликуху и старались как могли. Но важно другое: мы стали sucias, притом sucias, которые с тех пор держались вместе. Вместе учились, вместе ходили за покупками, работали, вместе смеялись и плакали, вместе росли. Sucias держали слово и до сих пор держат.

– Мы прошли большой путь, – подмигнула Уснейвис и подняла стакан с белым вином, оттопырив при этом пухлый мизинец.

– За нас, – поддержали мы, и я проглотила остаток пива, чем снова вызвала гримасу Бекки Бака. И сделала знак официантке принести еще. Я уже сбилась со счета, сколько я выпила, и догадывалась, что это нехорошо. По крайней мере я не за рулем. Следующий час я пила и слушала рассказы.

– Miranos, – бормотала я, как всегда, когда выпиваю, уверенная, будто на что-то способна, в том числе говорить по-испански, не убивая язык. – Que bonitos somos. [42]