Габор Васари - Monpti

У меня осталось еще десять сантимов. Их тоже стоило бы пустить в дело. Сейчас я иду домой. Только бы еще знать, что там делать.

Половина первого.

Раз уж мне все равно проходить мимо Люксембургского сада, я решаю зайти в него, чтобы немного передохнуть.

Прекрасное осеннее настроение. Бессильные солнечные лучи ласкают деревья и людей. Аллеи полны опавших листьев. Солнце светит невыразимо мягко, как будто у него не осталось других забот.

Я прогуливаюсь с утешительным призом.

Находясь в подобном настроении, примиряешься со своими воспоминаниями. Начинаешь верить в более сносное будущее, которое определенно придет, нужно только уметь ждать. Терпение! В конечном счете даже эта ужасная современность будет когда-нибудь прекрасной, и я буду предаваться блаженным воспоминаниям о ней. Когда-нибудь я сделаю вывод: все-таки я был счастлив. Короче, я и сейчас счастлив, только не ведаю о том.

Под деревьями гувернантки неотступно следуют за бегающими, играющими детьми. Их задача – по возможности отравить им детство всевозможными злыми замечаниями:

«Ты не должен засовывать камешки в нос Нинетте!» «Не обмазывай грязным песком голову Полетте!»

«В сумке воспитательницы воду носить нельзя!» А что тогда можно?

Стаи голубей прорезают воздух. На краю зеленого газона еще цветут цветы. Так приятно пахнет травой. Туристы с планом города в руках идут, осторожно ступая, словно босиком по жнивью, и всё добросовестно обнюхивают.

Я сажусь на бесплатную скамейку. На ней уже сидит девушка и читает газету. Фигура ее в этом положении образует красивую, эротично изогнутую линию. Интересно. У всех молодых девушек, когда они сидят, красивые фигуры. Я сбоку смотрю на ее профиль.

Надо бы привязаться к ней: «Мадемуазель, ведь я знаю вас!» – «Я тоже». – «Меня?» – «О! Не вас – этот трюк».

У нее красивое маленькое, почти детское лицо. Интересно, как ее зовут? Какой у нее голос, когда она говорит? Какие привычки? Живы ли еще ее родители? Невинна ли она или уже носит скрытую горечь, которую каждая первая любовь привносит с собой и которую каждая молодая девушка утаивает, полагая, что ее случай единственный и неповторимый.

Ее прекрасные длинные пальцы нервно шелестят газетой. Она просматривает объявления, наверняка ищет работу. Это же родственная душа, на ней можно жениться. Теперь она взглядывает на меня и презрительно кривит прекрасные пухловатые губы. Сложенную газету она кладет рядом с собой на скамью, встает, оправляет платье и уходит. Можно рассмотреть ее фигуру: она из тех, кого женщины называют немножко полными, а мужчины – немножко худыми. Мой случай. В конце аллеи она сворачивает, и я больше не вижу ее.

Газета словно упрек лежит на скамье рядом со мной; если бы она могла говорить, она бы сказала: «Добрый человек, женщины презирают лишь тогда, когда не имеют возможности любить».

Кого я буду любить через пять лет? Мне это совсем неожиданно пришло в голову. Кстати: та женщина этого еще не знает. Она, не унывая, завязывает одно знакомство за другим и не подозревает, что однажды ей придется дать мне отчет о своем прошлом.

В два часа я отправляюсь домой.

Оставшиеся десять сантимов раздражают меня. Я смотрю на них: отчеканены в 1921 году. На них стоит: Liberté, Egalité, Fraternité. Свобода, Равенство, Братство.

Я швыряю их в окно. Сразу становится намного спокойнее.

Я ложусь на диван, чтобы почитать свой французский словарь. Другого чтения у меня нет.

Неожиданно я слышу необычное оживление и радостный, довольный смех во дворе.

В будни после полудня в отеле «Ривьера» это крайняя редкость.

Я выглядываю в окно. Группа празднично одетых негров, мужчин и женщин, пожимает руку негру, играющему на лютне.

Играющий на лютне женится.

Мне он бросился в глаза еще вчера. Он сидел во дворе, грелся на солнце и нагло ухмылялся. Уже это должно было навести на подозрение. Кроме того, он уплатил за квартиру за два месяца вперед.

У негра много хороших друзей.

Будет куча еды и выпивки, накрытый стол занимает почти всю комнату. Сверху мне все будет очень хорошо видно. Бедняги, как много им придется всего съесть.

…Негры ели и пили в течение трех часов – уже темнело, когда они постепенно разошлись, оставив молодую парочку наедине.

Вскоре свет был погашен, а окно захлопнуто.

Что делает эта негритянская свинья теперь там, внутри?

Парень определенно заключил брак по всем правилам.

Я высунулся из окна и смотрел на небольшой клочок звездного неба, видневшегося поверх крыш и дымовых труб.