Барбара Уилкинз - «Оскар» за имя

Ее отец называл семью Бадди и людей, подобных им, «белая грязь», они жили в «Ущелье мертвеца», где малыши месили грязь и болели без конца и, казалось, люди просто не представляли себе другой жизни, чем всю неделю работать на шахтах, а потом напиваться по субботам и устраивать драки. Бет передернуло, когда она подумала об этих людях, и особенно о семье Бадди. Его отец был самым отъявленным пьяницей, а мать – сущей ведьмой, вся семья жила в страшной развалюхе, одной из тех, куда она с сестрами развозила на отцовской машине благотворительные рождественские подарки. Они действительно были «белой грязью». Как еще можно было относиться к ним?

Но Бадди был совсем другим. Он был красив и в школе Лейксайд играл полузащитником в футбольной команде. Его красно-белая форма делала его таким же, как и все остальные. И Бет Кэрол была не единственной из богатых девочек, неравнодушных к нему и испытывающих непонятную радость, когда он неторопливо двигался по залу или же когда его команда выигрывала, и он уходил с поля, другие игроки похлопывали его по спине, а малыши на трибунах восторженно приветствовали.

И чтобы бы там ни говорили, между ней и Бадди все было по-особенному. Они могли до бесконечности разговаривать, когда им удавалось вдвоем сбежать куда-нибудь, и он рассказывал ей о том, что собирается добиться большого успеха. О том, что после окончания школы пойдет в армию, если его возьмут, возможно, это даст ему кое-какие привилегии в дальнейшем. Правда, его могут отправить в Корею, но он предусмотрел и такую возможность и усердно занимался машинописью, так что, если повезет, он станет служить писарем. Потом он поступит в колледж по квоте для отслуживших в армии, потому что хотя он и неплохой полузащитник, но есть и получше, и представители колледжей не рвут его на части, приглашая для бесплатного обучения.

«Да, Бадди, – шептала она, – ты действительно добьешься много. Я это знаю». Она мысленно представляла его себе в собственном кабинете, в прекрасном костюме, с новой машиной, ожидающей у дверей, – «кадиллак», а может быть, «линкольн». Она с восторгом думала об осуществлении его стремлений, этой нарисованной ее воображением картине. Оттого, что мысленно представляла и себя рядом с ним.

И как ей нравилось, когда он трогал ее, снова и снова шептал ее имя, когда они лежали вдвоем на брезенте в лодочном сарае, а лодки, привязанные к причалу, скрипели и хлюпали. Бадди… Она уже так давно не думала о нем. Во всяком случае, с тех пор, как все это произошло и ей пришлось думать о многих других вещах. Было так хорошо думать о нем опять, так, как она всегда делала, когда его не было рядом. Думать о его словах: «Знаешь, малышка, когда я с тобой, то знаю, что могу все на свете. Я чувствую себя сильным».

Думать о его ласках. О том, что она чувствовала, когда он гладил ее между ног, и пальцы его проскальзывали ей под трусики, прямо туда, вовнутрь. Ее всю бросало в жар. Она пошевелилась во сне, чувствуя, как теплеет у нее там, внизу. Она улыбалась.

Она неожиданно проснулась, резко выпрямившись в своем кресле, автобус мчался сквозь грозу, и бесконечные молнии раздирали небо. Солдат, сидевший рядом с ней, запустил руку ей под юбку.

– Прости, – проговорил он, заливаясь краской. Бет вытаращила на него глаза.

– Только ничего не говори, ладно? – взмолился он. – Он вышвырнет меня из автобуса, а мне необходимо вернуться в лагерь. Иначе решат, что я ушел в самоволку. Мне обязательно надо вернуться вовремя.

Она одернула юбку, чувствуя, как дрожит нижняя губа. Она не могла понять, что происходит с этими мужиками. Почему они считают, что могут делать подобные вещи? Кто дал им такое право?

– Ну пожалуйста, – умолял он со слезами в испуганных карих глазах. – Вот увидишь, я пересяду, – сказал он, поднимаясь. – Только ничего не говори.

Потом он ушел, пробираясь по проходу в заднюю часть автобуса. Бет осталась на своем месте, зная, что ей следовало бы пожаловаться водителю, и даже собиралась сделать это, но потом поняла, что ей жаль солдата. Но ведь это было правильно. Значит, он мог делать что хочет, потому что она заснула и была беззащитна, а теперь почему-то именно она должна была проявлять благородство. Через пару часов она видела, как он сошел в Беллингаме. Он быстро прошел по проходу, глядя прямо перед собой. В Беллингаме к ней подсела словоохотливая бабуля, которая без конца демонстрировала фотографии своих многочисленных сыновей и дочерей, а также их сыновей и дочерей, их кошек и собак и друзей, все они улыбались, сидя у новогодней елки или на природе на пикнике. С этой болтливой старушкой ни о чем не надо было думать. Но, по крайней мере, едино венное, что ей было нужно от Бет Кэрол, – чтобы та улыбалась и время от времени восхищалась ее детьми и внучатами.