Сюзан Саллиз: Дочери Луны

– Мы на прошлой неделе повидались с Мэг, – сказала Миранда. – Она приезжала в Бирмингем, и мы целый день провели вместе.

Кэти спросила:

– А она передала для нас подарки?

– Да. А я отдала ей ту штуковину для плавания, которую вы передавали Эндрю.

– Как дела у Эми в школе? Она не хотела идти туда. Мне она заявила, что хотела бы всегда жить с нами.

– Ну, у нее все отлично. И как-нибудь на днях тетя Мэг привезет ее сюда. – Миранда была уверена, что Мэг никогда не решится привезти Эми или Чарльза снова в Кихол, но ведь все меняется. Должно быть, время и впрямь все лечит.

– А как поживает Эндрю? Миранда улыбнулась:

– Разумеется, его захватила Магда. Со стороны может показаться, что это ее сын. Она премилая старушенция – похожа на героинь довоенных фильмов.

Алекс, долговязый и очень серьезный, дождался, пока Кэти не ляжет, а Себастьян не отправится в ванную, и только тогда заговорил невероятно низким, хриплым голосом:

– Мам, вы с тетей Мэг никак не могли поссориться, это ясно. Значит, тетя Мэг не выносит па?

Она перестала стелить постель Себастьяну, подняла на него глаза. Она ждала этого вопроса, тем более что Алекс был умницей и всегда особенно близок к Мэг. Она покусала верхнюю губу, поправила волосы, наконец сцепила пальцы.

– Да нет, тут совсем другое, сынок… Просто… когда папа был очень болен, он не различал нас с Мэг. И Мэг подумала, что лучше было бы… не смущать его больше.

Все прозвучало очень просто. И это было правдой. Убежденная собственными словами, она улыбнулась.

– Теперь папе лучше. Я уверена, что недалек тот час, когда у нас все пойдет, как в старые добрые времена.

Алекс проницательно заметил:

– А как же дядя Чарльз?

Миранда откинула волосы, отчасти теряя уверенность.

– Ну что ж… Я просто не знаю, Алекс.

– Прости, ма. Но, как ни жаль, Мэг не захочет приехать без него. А двум ее детишкам здесь было бы так хорошо. Да и с дядей Чарльзом жить здорово.

Миранда поспешно вернулась к незастеленной постели.

– Да. Я думаю, ты прав. Уверена, что прав, – сказала она.

Питер прижал ее к себе крепко-крепко, словно не позволяя ей больше никуда уходить, но и только.

– Видишь ли, Миранда… – Он целовал ее волосы, глаза у него были закрыты. – Я хочу… чтобы ты делала свое дело. С тех пор как умер Брет Сент-Клэр и я увидел, что это значит для тебя, как для меня живопись… Я бы умер, если бы не смог рисовать.

– Да, я знаю, дорогой. – Она обвила его руками. В нем говорил здравый смысл, но такой хрупкий, такой уязвимый.

– Уже с тех пор я хотел, чтобы ты вернулась в театр. Я чувствовал… ты знаешь, что… ты знаешь…

Она тихо произнесла:

– Джон Мередит?

– Да. Я чувствовал, что это вроде обмана. Я говорил и Мэг, но я хотел, чтобы она осталась здесь. Я хотел, чтобы ты продолжала играть, и все же…

– Питер, лучше всего то, что произошло. Эти четыре последних года были чудесные. Мы наконец-то действительно узнали друг друга.

Он вновь поцеловал ее в волосы.

– Мы старые, добрые друзья, Миранда, – шепнул он.

– Да. И как старые добрые друзья, мы должны доверять друг другу. Правда?

– Ну конечно!

– Значит, если я после этого тура вдруг решу вернуться домой, ты думаешь, это будет хорошо для меня?

Он не отвечал. Она повернулась в его объятиях, чтобы взглянуть ему в лицо, но он потянулся за ней и выключил свет.

– Отлично. Я тебе поверю, – сказал он.

– Спасибо, любовь моя.

Она поцеловала его в губы и положила его голову себе на плечо, как часто делала в эти четыре года. Когда он затих в ее объятиях, она смежила глаза и постаралась заснуть.

В июле следующего года Эми Смизерс сложила свои инструменты в тот самый деревянный сундучок, в котором привезла их из Афин в тридцатые годы, почистила и убрала как можно тщательнее оставшиеся неиспользованными камни и устроилась в своем ветхом раскладном кресле на плато. Там и обнаружил ее Спиро на следующее утро, явившись прибраться в саду к приезду семейства Коваков. Должно быть, она умерла еще вечером, возможно, сразу же после захода солнца, когда настала холодная ночь. Она казалась совершенно счастливой.

Чарльз и Мэг, оставив детей на попечение Магды, вылетели немедленно. Они нашли оставленное им письмо и приготовили все к самым тихим на острове похоронам. Она успокоилась в своем садике среди обломков камней, из которых она высекала фигуры столь долгие годы. На ее могиле установили то самое мраморное изваяние, в котором в 1977 году она изобразила себя и Еву Ковак.