Вера и Марина Воробей: Не надо меня прощать

– В чем дело? Что это вас так развеселило, хотелось бы мне знать?!

Но строгий голос Люстры потонул в море оживленных голосов:

– Давай, Фишка! Сбацай нам что-нибудь, чтоб душа свернулась, а потом развернулась!

– Фишка, даешь Высоцкого! Нет, лучше БГ!

Кто-то даже засвистел, не в силах сдержать эмоции.

Фишкин важно раскланялся и поднял правую руку, как бы прося тишины.

– Слова Есенина, музыка моя… Так уж вышло, извините, – с преувеличенной скромностью объявил он, ударил по струнам и резко вскинул голову, приготовившись петь.

– Ну, что я говорила? Я этого Фишкина насквозь вижу! – возмущенно воскликнула Лу.

Сегодня она явно была не в духе.

– Чего ты к нему привязалась? Пусть поет себе, тем более парень сам музыку сочинил! – не выдержала сидевшая до этого молча Ира Наумлинская.

– Уж конечно, так я и поверила! Небось стырил у кого-нибудь, – никак не могла угомониться Лу.

Фишкин был давним ее поклонником, практически с первого класса, правда Лу никогда не давала ему надежды. Да Вадим и не стремился добиться взаимности, он просто тихо обожал ее издали, что, впрочем, не помешало ему закрутить роман с Каркушей после того, как ее фотографию напечатали на обложке журнала «Крутая девчонка». Лу была уверена, что Фишкиным движет что угодно, но только не искренние чувства к Каркуше, но все-таки их отношения, демонстрируемые всему классу, оставили в ее душе неприятный осадок.

Тем временем Фишкин тряхнул своими роскошными густыми волосами, доходившими до плеч, и запел красивым, чистым голосом:

Зал притих. Зоя, завороженная каким-то особенным, чарующим тембром его голоса, не в силах пошевелиться или сказать что-нибудь, не отрываясь, смотрела на Фишкина. Ее большие серые глаза с загнутыми кверху густыми ресницами стали еще огромнее, в них выступили слезы. Почему она вот-вот заплачет, Зоя и сама толком не понимала, да и не хотелось ей размышлять над этим. Вообще, что с ней происходит? Почему она готова всю жизнь вот так сидеть и не отрывать взгляда от его лица, от его изящных рук, легко порхающих по струнам гитары? Почему она мечтает только об одном: слышать его голос каждое мгновение своей жизни?

– Эй, подруга! Ты чего это, а? На платок, а то глаза потекут! – всполошилась Каркуша, сидевшая напротив Зои и заметившая перемены в ее облике.

– Да нет, все в порядке… Просто пламя колышется, и у меня глаза стали слезиться…У меня всегда так бывает, когда долго на свечу смотрю, – мгновенно нашлась Зоя.

Она с ужасом подумала, что кто-нибудь может догадаться об истинной причине ее слез.

Фишкин уже сел на место, провожаемый дружными аплодисментами и восторженными возгласами, а Зоя никак не могла выйти из странного оцепенения. Ей было комфортно и радостно, она ощущала себя безумно счастливой, и в то же время ей почему-то стало жалко всех собравшихся в этом зале, включая себя саму. Жалко до боли в сердце, и захотелось вдруг разреветься, как в детстве, не сдерживая себя, взахлеб, и чтобы размазывать кулаками по щекам слезы.

– Зоя, может, тебе пора выступить? – толкнула ее в бок рассудительная Люся. – А то, смотри, Люстра на тебя зубы точит из-за кота, так ты хоть сейчас попробуй хорошую оценку заработать, в любом случае не вредно ведь!

– Ну-у да… Ты вообще-то права, наверное…

– Да не наверное, а точно! Ты думаешь, Люстра такая добренькая, что простит сорванный урок? Тобой, между прочим, сорванный! Ты у нее в «черном списке»! Впрочем, я тебя не уговариваю, дело твое.

– Да уж, Люстра и доброта – вещи несовместимые, – поддакнула Лу.

Обреченно вздохнув, Зоя собрала все свое мужество и неуверенно поднялась из-за стола.

«Что я делаю? Сейчас он увидит меня во всей красе – красную, заикающуюся от волнения – и будет снисходительно усмехаться моему жалкому виду».

Эта печальная мысль пронеслась в голове у Зои, пока Люстра в очередной раз призывала ребят к порядку.

Зоя вопросительно посмотрела на Люстру и уже открыла рот, чтобы скорее выпалить скороговоркой то, что она приготовила, но вдруг совершенно неожиданно для себя звенящим от волнения, но твердым голосом начала декламировать совсем другое: