Маделин Уикхем: Сердцеедка

«Мне так нравится эта пьеса, а тебе?».

Ричард зажмурился, напрягая память, но вспоминалась только Эмили во время болезни: как она лежит в кровати, бледная, хрупкая, с потускневшими глазами, без единого слова жалобы… От чувства вины перехватило горло. Почему он ни разу не спросил жену, какую музыку она больше всего любит? Ни единого раза за тридцать три года совместной жизни! А теперь поздно. Он уже никогда этого не узнает.

Ричард устало потер лоб и взглянул на программку, лежавшую на коленях. В глаза бросились слова: «Богослужение и панихида в память Эмили Миллисент Фавур». Простые черные буквы, чистая белая бумага. Ричард решительно отверг все поползновения сотрудников типографии добавить разные финтифлюшки, вроде серебряной окантовки и тисненых ангелочков. Он был уверен, что Эмили с ним согласилась бы. По крайней мере, надеялся, что не ошибается.

Через несколько лет после свадьбы Ричард понял, что не очень хорошо знает свою жену, а еще через несколько – что никогда и не узнает до конца. Эта невозмутимая отстраненность и привлекала его в ней с самого начала – как и бледное красивое лицо, и стройная мальчишеская фигура, которую она оберегала от взоров так же ревностно, как прятала сокровенные мысли. Тайна манила Ричарда, и ко дню свадьбы его жажда дошла почти до отчаяния. Наконец-то они с Эмили смогут полностью раскрыться друг для друга – так он думал, мечтая узнать не только ее тело, но и разум, и душу, самые потаенные страхи и мечты.

Они обвенчались ветреным солнечным днем в маленькой деревушке в графстве Кент. Во время церемонии Эмили сохраняла полное спокойствие и безмятежность. Ричард решил, что ей просто лучше удается скрывать волнение, наверняка сжигавшее ее так же, как и его, – волнение, что становилось все сильнее с приближением вечера и начала новой жизни.

Сейчас, закрывая глаза, он вспоминал те первые звенящие мгновения, когда за коридорным закрылась дверь и он впервые остался наедине со своей женой в номере истбурнской гостиницы. Он смотрел, как Эмили отточенными плавными движениями снимает шляпку, сам не зная, чего он больше хочет – чтобы она отшвырнула дурацкую вещицу и бросилась в его объятия или чтобы это восхитительное ожидание длилось вечно. Казалось, Эмили нарочно отдаляет миг соединения, дразня его своей холодностью, своим спокойствием, будто прекрасно понимая, что с ним творится.

Наконец она повернулась к нему. Их взгляды встретились; он глубоко вздохнул, не зная, с чего начать, что из рвущегося наружу высказать, прежде всего. А она одарила его, будто издалека, спокойным взглядом голубых глаз и спросила:

«В котором часу обед?».

Даже тогда он все еще думал, что Эмили поддразнивает его, намеренно затягивает время ожидания, подавляя свои чувства, пока они не вырвутся на свободу и не сольются с его страстью. И он терпеливо ждал, изумляясь ее самообладанию. Ждал, когда прорвет плотину; ждал потопа и наводнения, слез и нежной капитуляции. Ждал и не дождался. Чувство Эмили больше походило на апрельскую капель: его ласки и откровенное проявление любви неизменно встречали прохладный отклик. Когда он попробовал добиться от нее более откровенной реакции, столкнулся сперва с непониманием, а затем и с почти испуганным сопротивлением.

В конце концов, он бросил эти попытки, и мало-помалу, незаметно для самого Ричарда, его любовь тоже преобразилась. Чувства больше не бурлили на поверхности души раскаленным прибоем, а ушли в глубину, отвердели, превратились в нечто прочное, сухое и благоразумное. И сам Ричард был теперь твердым, сухим и благоразумным. Он научился хранить свои мысли про себя и высказывать вслух хорошо, если половину того, что у него на уме. Научился улыбаться, когда хотелось хохотать во все горло, прищелкивать языком, когда хотелось кричать от отчаяния; научился держать себя в узде.

И сейчас, ожидая, когда начнется поминальная служба, он был благодарен Эмили за эти уроки. Не научи она его самообладанию, у него по щекам уже текли бы неудержимые горячие слезы, а руки, спокойно державшие программку, закрыли бы искаженное болью лицо – Ричард, забыв обо всем, целиком отдался бы своему безмерному горю.

К приходу Флер свободных мест почти не осталось. Она остановилась на пороге, оглядывая лица, прислушиваясь к голосам, оценивая одежду присутствующих и качество букетов. Окинула взглядом скамьи – нет ли здесь кого-нибудь, кто может ее узнать?

Нет, ни одного знакомого. Мужчины в скучных костюмах, дамы в невнятных шляпках. Флер даже засомневалась: не ошибся ли Джонни? Не ужели в этой бесцветной толпе таятся настоящие деньги?