Вера Колочкова - Любовь не помнит зла

— Хорошо, что ты все-таки надумала. На меня еще никто не жаловался. Слушай, что говорить буду, и верь. Я и без карт уже вижу, что плохого за тобой нет. Чистая ты до убогости, потому и обиженная.

— В смысле — до убогости? Вы что имеете в виду? — подняла на нее удивленные глаза Леся. — Вы хотите сказать, что я глупая, да? Или больная-нищая?

— Хм… Почему сразу глупая? Я наоборот, я в хорошем смысле. А ты думаешь, убогими одни только глупые да нищие бывают? Как бы не так… Убогий — это который рядом с богом.

Вздохнув, она извлекла невесть откуда, как фокусник, старую колоду карт, сосредоточилась на секунду и, дрогнув полными щеками, начала ловко выкидывать их по одной на стол. Карты плюхались тяжело рубашками вниз, как масленые холодные оладьи, и Мирослава вглядывалась в них сосредоточенно, сурово сведя широкие брови к переносью. Леся тоже начала вглядываться, придав лицу выражение заинтересованности, будто и впрямь что-то понимала в этом действе. Хотя, как она подозревала, ничего особенного в этом гадании и не было. Они в детстве с девчонками тоже, бывало, на картах гадали и присваивали выпавшим на круг королям имена знакомых мальчишек. Сережка из шестого «Б» — крестовый король, а Дениска из седьмого «А» пусть уж, так и быть, червовым будет… В данный момент, как она ни вглядывалась, ни одного короля в Мирославиных руках так и не промелькнуло. Ни бубнового, ни крестового, ни захудалого червового. Дамы были в полном составе, а королей — хоть шаром покати. Зря только Ритка пожертвовала на нее сотню долларов. Лучше б деньгами отдала. Можно было бы Ильке новые ботинки на зиму купить. А так…

О господи! Стоило ей подумать только, и короли эти тут как тут явились! И бубновый, и пиковый выпали, сложились рядышком. Что ж, интересно. Пожалуй, стоит послушать, коли такой разврат пошел.

— Тяжело живешь, вижу, с трудом свою лямку тянешь. Чужое дитя воспитываешь, — монотонно проговорила Мирослава и замолчала, задумавшись.

Леся хмыкнула про себя, но снаружи недоверия не выказала. Ладно, пусть дальше чешет. Послушаем. А про трудную жизнь, лямку и чужое дитя гадалка Мирослава могла и от Ритки узнать. Хотя какой Илька чужой? Он не чужой, он племянник.

— …Все у тебя было раньше. Как по писаному было. А потом ничего не стало. Коришь себя да проклинаешь, а только не виноватая ты. Злодей пиковый в твоих бедах виноват. А ты — нет, ты душой чистая. Хоть и была в одержимости, а душенька чистой осталась.

Мирослава поджала губы, нахмурила лоб. Потом долго еще смотрела в раскинутые по столу карты, кивала медленно и многозначительно, будто готовясь произнести самое важное. Наконец выдала оптимистической скороговоркой:

— А знаешь, все у тебя снова будет, милая! То же самое тебе на второй круг падает. И утерянное вернется, и даже больше вернется, чем думаешь. Через пикового злодея и вернется. Хотя нет, не через него, пожалуй… Пусть он и рядом. Через чужое дитя вернется. Ты просто перетерпи, милая. Холодно тебе, а ты терпи. Живи, как трава под снегом, и терпи! Пригнись. Видела, как майский снег на траву падает? Какая травинка затихла и пригнулась, та и выживает. И ты жди. Чужое дитя тебя к светлому теплу приведет.

— Это что значит? Она снова замуж выйдет, что ли? — ревниво подала голос со своего места Ритка.

— Так на то воля злодея будет… Хорошая воля. Да и злодей не злодеем обернется… — лукаво глянула на нее Мирослава и коротко пожала плечами: чего, мол, тут непонятного. И для достоверности ткнула пальцем в самую сердцевину карточного расклада и постучала острым ногтем по замасленному лицу пикового короля. — Видишь, рядом с ним десятка пик легла? Ну вот. А в ногах — бубновая жизнь…

— Хм… Ничего не поняла! — капризно переспросила Ритка, внимательно вглядываясь в карточный круг. — Это что значит, Мирослава? Про злодея-то? Странно даже. Какой же он злодей получается, если по его воле Леська таки мужика себе найдет? Всем бы такую злодейскую волю! А мне, значит, ни злодея, ни мужика самого завалящего не выпало… Так, что ли?

— А у всех судьба разная, милая. Ты в прибытке живешь, и бога благодари. А ее снегом обсыпало. Ступаешь — и больно.

— Кому? Кому больно? — с тихим раздражением переспросила Ритка, подняв тяжелые глаза на гадалку.

— Так траве… Той, которая под снегом…

Леся сидела, стараясь не вслушиваться в эту галиматью. Для того хотя бы, чтоб не заплакать. Потому что очень уж лихо Мирослава относительно травы под снегом высказалась, не убавишь и не прибавишь. А остальное — чушь собачья. Про светлое тепло, про злодея. Особенно про хорошую волю этого злодея, которая должна для нее семейное счастье определить. Ага, сейчас. Больше этому злодею делать нечего, как о ее счастье заботиться. Чего-то напуталось в этом месте у гадалки Мирославы, точно напуталось. Карты не так легли. И Риткино раздражение совершенно напрасно изливается досадливой завистью. Что ж, ее тоже можно понять — зря за гадание платила? За то платила, чтобы вызнать все про чужого злодея, который ее жиличке прекрасное семейное будущее обеспечит? Нет, ну точно, галиматья.