Хилари Норман - Клянусь, что исполню...

Конечно, когда дело касалось того, чтобы упаковать и вывезти крупные предметы, в помощи недостатка не ощущалось, но смерть, как это бывает всегда, оставила после себя гардеробы и туалетные столики, секретеры и ящики письменных столов. У Джима были надежные помощники – старший брат Питер и их кузен Майкл, сын старшего брата Ариаса, Хуана Луиса. Майкл был чуть не вдвое старше Джима, и именно ему, как новому главе семейства, надлежало выполнить горький долг – закрыть офис на Пел-Мелл и дом на Риджентс-парк и переправить вещи в фамильное гнездо в Ньюпорте и контору в Нью-Йорке, откуда Майкл теперь собирался управлять делами. Энни, которая хуже других справлялась с трудностями, начала было разбирать личные бумаги Франклина и Грейс, но скоро сдалась и попросила Ричарда Тайсона, партнера своего отца, отправить документы – так и не разобранные – в архив лондонского офиса Франклина Олдрича.

Оливия взялась за дело со свойственной ей решительностью – только так она могла, только так и хотела. Горе, ощущение потери многократно усиливалось от прикосновения к вещам, еще сохранившим запах, тепло родительских рук. Но с материнскими вещами было проще. Эмили Сегал любила порядок и не терпела сантиментов, что в корне отличало ее от типичной еврейской мамаши. Артур, напротив, был довольно безалаберным, к тому же он неукоснительно хранил все, что могло пробуждать воспоминания. Он коллекционировал предметы искусства, занимался благотворительностью – отныне его дело должен был продолжать Фонд имени Артура Сегала. Он, как хрестоматийный еврейский муж и отец, гордился любимыми женой и дочерью и трепетно относился к прошлому. Поэтому шкафы, секретеры и ящики Артура оказались буквально набитыми записными книжками, альбомами с фотографиями, блокнотами и прочими бумагами.

А письма! Выпущенные на волю из секретеров и ящиков, они образовали внушительную гору. Большую часть составляла скучная деловая переписка, которую теперь, без сомнения, надлежало переправить в пластиковые мешки для мусора, и открытки от друзей, судьба которых была такой же. Но среди этих неинтересных вещей скрывались предметы, обладавшие особой ценностью. Ермолка, любовно вышитая его матерью, которую он надевал, когда посещал религиозные собрания. Все поздравления с днем рождения, которые посылала ему Оливия. Старые школьные дневники – еще самого Артура, из которых было явственно видно, что для этого мальчика дружба всегда значила больше, чем учеба. Дневник Эмили – один из тех, что заставляют родителей сиять от гордости. Дневники Оливии, с самого первого класса, со всеми замечаниями и оценками, блестящими, плохими и средними. И любовные письма, безыскусные, но необычайно трогательные. Оливия беззастенчиво прочла их все и плакала над ними навзрыд. Аккуратно складывая бумаги по старым сгибам, она чувствовала, что каждое прочитанное слово приближает ее к родителям.

На третий день Оливия нашла в отцовском кабинете старый потрепанный кейс из свиной кожи. Время от времени отец пользовался им даже после того, как Эмили подарила ему новый. Кейс был заперт, и Оливия не смогла найти ключ. Некоторое время она смотрела на золотой замочек, понимая, что вскрыть его не составит труда, но мысль об этом ей претила. «Разве это не бессмысленное ханжество, – подумала она, – притом что я весь день читала его личную переписку?»

Оливия старалась убедить себя, что в данном случае ее вторжение в частную жизнь родителей просто способ приблизиться к ним, хоть на краткий миг извлечь их из небытия. Она чувствовала, что то, что они говорили друг другу в письмах, врезается ей в память, становится ее частью, и дороги назад уже не было, и не было места чувству вины. Несмотря на еврейское происхождение, это чувство у Оливии было не слишком развито.

Она принесла с кухни маленький острый ножик с черной ручкой и трудилась над замком, пока он не открылся. Это оказалось неожиданно увлекательным занятием, с приятным привкусом порочности. Оливия лениво подумала, что, возможно, в этом ощущении и кроется притягательность грабежа: маленькая битва с замком или оконным стеклом, наградой в которой служит возможность проникнуть в частную жизнь другого человека.

Еще письма. Одно от Коуттсов, банкиров. Два из страховой компании. Приглашение на толстом белом картоне на обед в посольство Израиля, еще одно приглашение на открытие выставки в галерее Гамильтона. И странная короткая записка от отца Джима, датированная 4 июня. Месяц до катастрофы. Она была написана от руки шариковой ручкой, неровным торопливым почерком, в телеграфном стиле: