Джойс Данвилл: Открытие сезона

– Вы актриса? – задал он следующий вопрос. – Уверен, что видел ваше лицо где-то раньше. До этой встречи в лифте.

– Я определенно не актриса, – сказала я, – хотя прекрасно знаю, что вы – актер, если вы это имеете в виду.

– О? – удивился он. – Что вы хотите этим сказать?

– Ну, я полагаю, ваше любопытство ко мне вызвано лишь целью развить мое любопытство к вам. То есть, вы как бы намекаете мне на свою профессию.

Он воспринял мои слова с улыбкой. Мы здорово сыграли бы в «догонялки».

– Вы ошибаетесь на этот счет, – сказал он, – Но раз уж вы об этом заговорили, я догадываюсь, что вы знаете, кто я такой.

– Конечно. Я видела вас в воскресенье вечером, по телевизору. Кажется, Дэвид Эванс.

– Теперь скажите мне скорее, что вы думаете о моей игре, и я угощу вас сигаретой.

И он достал пачку из кармана.

– С фильтром не курю, – сказала я, рассматривая предмет сделки.

– Правда? Я думал иначе. У меня еще есть «Голуаз». – Он порылся в карманах и предложил мне смятую пачку с двумя последними сигаретами. Не успела я протянуть руку, он отодвинулся и сказал:

– Нет, нет, вы еще не сказали, как я хорошо играл.

– Почему вы думаете, что я досмотрела передачу до конца? Может, я выключила телевизор через десять минут? Может, я была занята чем-то более важным?

– Например?

– Многое можно делать при включенном для фона телевизоре.

– Ладно, – он убирал пачку в карман. – Нет похвалы, нет и сигарет.

Мы смотрели друг на друга, мрачно улыбаясь, установив за эти несколько быстрых минут дух провокации и торговли за превосходство. Наше сходство встревожило меня.

Через некоторое время я заметила, что он уже был готов сдаться, да и мысль о сигарете становилась все более соблазнительной. Он не мог больше смотреть мне в глаза и перевел взгляд на мои колени. В этот момент мы остановились на Лондонском мосту. Когда поезд снова тронулся, я сказала:

– Ладно уж, думаю, вы играли неплохо. Во всяком случае, сносно. Пьеса, конечно, дрянь, да и та девица просто ужас, но вы хорошо смотрелись. Вы были украшением этой пьесы, если можно так выразиться. Ну, можно мне теперь сигаретку?

Он снова полез в карман и достал сигарету. Я принялась искать спички, но он поднес мне зажигалку. Он держал ее таким образом, что мне пришлось наклониться вперед: наши колени соприкоснулись, а руки встретились. Я смутилась.

Оставшуюся часть пути мы болтали о том, о сем. Как оказалось, я должна была выходить раньше него. Он предложил мне последнюю «Голуаз», а сам закурил сигарету с фильтром, сказав, что не любит без фильтра. Я удивилась, зачем же он тогда таскает их с собой, и он ответил, что бережет их для женщины, с которой встречается. Он еще не знал моего имени и кто я такая, и мне стало грустно. Я прикрыла глаза и прикорнула в углу, сложив руки на коленях.

– Вы что-то затихли, – сказал Дэвид, когда мы подъехали к моей станции.

– Я очень устала, – ответила я.

Поезд замедлил ход; когда он совсем остановился, я почувствовала, будто что-то умерло во мне. Совершенно подавленная, я открыла дверь купе. Он не двинулся, чтобы помочь мне, не такой он человек.

– Ну, до свиданья, – сказала я холодным и вежливым тоном, тоном говорящего манекена, и вышла. Захлопнув за собой дверь и не оборачиваясь, я направилась к выходу и уже протянула свой билет, когда он догнал меня и взял под руку, словно делал это уже не один десяток раз.

– Что это вы себе позволяете? – спросила я, стряхивая его руку.

– Это-то я у себя и спрашиваю, – ответил Дэвид, протягивая билет контролеру. Тот заметил, что пассажир вышел не на своей станции. Дэвид что-то буркнул. Потом мы пошли к старой стоянке такси возле вокзала и остановились у ограждения под уличным фонарем. Тогда я сказала:

– Это был последний поезд до Тонбриджа.

– Я пойду пешком, – ответил Дэвид.

Мы долго стояли под фонарем, не глядя друг на друга. Я не могу до сих пор без волнения вспоминать об этих минутах. Сама я внешне излучала спокойствие, была неестественно бледна, а внутри меня все дрожало. Я еще никогда не была так испугана и старалась скрыть этот страх.

– Я так и не спросил вашего имени.

– Могли бы узнать в поезде.

– Мог. Но не узнал.

– У вас больше не осталось сигарет.

– Я куплю вам утром сколько хотите.

Мне это было приятно слышать, и я прямо сказала:

– Меня зовут Эмма Лоуренс.

– Эмма, – повторил он со своим уэльским акцентом, и в это время свет у нас над головами погас. Должно быть, уже полночь, сообразила я, или во сколько они отключают уличное освещение. Неожиданная темнота произвела на нас очень странный эффект, словно мы оба погрузились в пучину. Мы взялись за руки…