Джойс Данвилл: Открытие сезона

Он завел двигатель, потом посмотрел на меня и помахал рукой, немного печально. Я тоже помахала в ответ. Я не могла бы угадать, был ли он печален из-за разочарования в любви или из-за головной боли. Я развернулась и начала подниматься по лестнице, и в этот момент он меня окликнул:

– Эмма! – я повернулась, ожидая сама не знаю чего, он жестом указал мне на двери гаража и сказал: – Спустись вниз и помоги мне выехать, Эмма, я ни черта не вижу из-за угла.

Мне хотелось возразить, что я одета всего лишь в халат, но я передумала и пошлепала вниз по ступенькам в домашних тапочках.

– Тебе следовало подумать об этом раньше, – сказала я, придерживая двери. – Надо было заезжать в гараж задним ходом.

– Да-да, – сердито бросил он через плечо. – Ты обо всем подумала. Ты – единственная, кто никогда не ошибается. Перестань учить меня, как водить машину, ты понятия не имеешь о вождении.

Я выглянула на улицу и снова благоразумно спряталась за углом, потому что, как мне показалось, увидела приближающуюся машину Невиля. Я хотела как-то дать Виндхэму знать об этом, попытаться уйти с дороги и вернуться на лестницу, но когда я повернулась, машина Виндхэма наехала на меня: он подъехал к левой створке гаражных ворот и прижал меня прямо к дверному косяку задним левым колесом. Я оказалась буквально пришпиленной к стене, а машина вдавливала мои бедра все глубже и глубже в доски стены. Наконец, она остановилась, прижав мои ноги, и не просто прижав, а сломав, раздавив и расплющив их колесом и крылом. Я закричала, поняв, что произошло: мысли об ампутации, о том, что я останусь без ног, пронеслись у меня в голове, и я продолжала орать на пределе своих легких от боли и негодования. Мне показалось, что прошло довольно много времени, прежде чем Виндхэм вылез из машины и подбежал посмотреть, что случилось. Он уперся плечом в машину и попытался откатить ее, но безуспешно. От дикой боли у меня закружилась голова.

– Садись обратно в машину, – так, кажется, я сказала, – и отъезжай снова в гараж! Не помню, что случилось потом: помню хруст моих коленных чашечек, но не знаю, продолжала ли я кричать… В этот момент подкатила машина Невиля, и из нее выскочил Дэвид.

Он подбежал к нам, и они с Виндхэмом и водителем хлебного фургона отодвинули машину. Я сделала шаг вперед сама, или Дэвид меня вытащил, не помню: я потеряла сознание.

Я очнулась через несколько минут, на своей кровати, и услышала, как Виндхэм по телефону вызывает врача. Дэвид сидел рядом со мной. Я прикрыла глаза и сказала:

– Не звоните тому доктору, пошлите за кем-нибудь другим, пожалуйста.

– Не говори глупости, – сказал Дэвид, и мне ничего не оставалось делать.

Оказалось, что ничего особенно ужасного с моими ногами не произошло. Была повреждена одна из коленных чашечек, а ноги до самых бедер были покрыты болезненными царапинами. Они хотели отвезти меня в больницу, но я не могла оставить детей. Пришел тот же доктор, и когда он вошел, я заплакала и стала за что-то извиняться, словно совершила какой-то грех и должна быть за него наказана. В течение дня я слышала, как в соседней комнате Виндхэм и Дэвид говорили обо мне так, словно я уже умерла. Виндхэм продолжал повторять что-то вроде: «Я и представить себе не мог, что она попадет под колеса, я страшно виноват», а Дэвид все твердил: «Это не ваша вина, ради Бога, не извиняйтесь, это не ваша вина. Она должна понять, что это не ваша вина».

Кажется, виновата была только я одна: любой человек на моем месте знал бы, как избежать подобного несчастья. Я лежала без сна, ворочаясь и крутясь, насколько это было возможно в моем положении, и вспоминая свою няню, которая, бывало, говорила мне: «Если ты не перестанешь плакать, я дам тебе для этого подходящий повод». Теперь я понимала смысл ее слов. В полночь Дэвид вернулся из театра и зашел взглянуть на меня. Я все еще не спала, так как не приняла снотворное, которое прописал мне доктор. В скудном свете ночника Дэвид показался мне усталым и измученным, словно и он переживал трудные времена. Он присел на край кровати, взял меня за руку и начал поглаживать ее очень нежно: пальцы, сухую ладонь и бугорок Венеры у основания большого пальца. Казалось, он касается меня впервые за долгие годы, и в этот раз у меня не было причин отвергать его. Через некоторое время он сказал:

– Прости меня, Эмма, я был таким эгоистом, я не понимал, как скучно тебе будет здесь. А если даже понимал, то не обращал на это внимания.

– О, – откликнулась я, – дело не только в этом.