Даниэла Стил - Счастье

Сара полагалась на него во всем, и чаще всего это ее больно задевало. А вдруг с ним что-нибудь случится? Справилась бы она сама? Смогла бы содержать дом, себя и детей? Иногда она пыталась говорить об этом с Олли, но тот только смеялся и говорил, что ей никогда не придется беспокоиться. Он не нажил состояния, но зарабатывал хорошо и обладал чувством ответственности. Он застраховал свою жизнь во многих компаниях. Мэдисон-авеню была к нему благосклонна, и в сорок четыре года он стал третьим лицом в «Хинкли, Берроуз энд Доусон» – одном из крупнейших рекламных агентств в стране. В фирме его ценили и уважали. Олли был одним из самых молодых вице-президентов в этом бизнесе, и жена им гордилась.

Но все равно Саре было обидно. Обидно оттого, что она сидит в этом милом маленьком Перчесе, глядит на падающий снег и ждет возвращения из школы детей, а сама собиралась ведь писать рассказ... рассказ, который никогда не будет написан, который никогда не будет иметь конца, который она никуда не пошлет, как и другие рассказы, которые пыталась написать в течение последних двух лет.

Сара решила снова взяться за перо в канун своего тридцатидевятилетия. Для нее это было важное решение. Встречать тридцать девятый год своей жизни было особенно тяжело, хуже, чем сорок. Сорок лет – это, по ее словам, судный день. Впрочем, Оливер по случаю сорокалетия увез ее на месяц в Европу. Двое детей были в лагере, а свекровь взяла к себе Сэма. Ему тогда было только семь, и Сара впервые оставила его. Попав в Париж, она почувствовала себя на седьмом небе... Ни детей, ни собак, ни родительского комитета, ни благотворительных обедов для школ и местных больниц... никого... ничего... только они вдвоем и четыре незабываемые недели в Европе. Париж... Рим... поездка на машине по Тоскании, краткая остановка на итальянской Ривьере, а потом несколько дней плавания на арендованном катере между Каннами и Сен-Тропе... Затем опять на машине в Эз и Сен-Поль-де-Ванс, обед в Коломб-д'Ор и, наконец, несколько ветреных дней в Лондоне. Во время поездки Сара постоянно вела дневник и исписала семь записных книжек. Но когда вернулась домой... ноль. Ни одна из записей не вылилась в рассказы, статьи или даже стихи. Она просто сидела, уставившись в чистый лист бумаги, которому, кажется, никогда не суждено было заполниться. И теперь, полтора года спустя, все было так же.

В сорок один год ей казалось, что вся ее жизнь позади. А Оливер, когда Сара это говорила, всегда только смеялся:

– Господи, Сарри... ты ничуточки не изменилась с тех пор, как я с тобой познакомился.

Он это говорил серьезно. И это была правда, почти правда. Ей самой и тем, кто оценивал ее более критично, была очевидна разница. Некогда блестящие каштановые волосы, которые в молодости спадали ей на спину отливавшими медью потоками, теперь поблекли. Они спускались ей до плеч, седина уже не была редкостью, что более огорчало детей, чем саму Сару. Пронзительно-синие глаза не потеряли своей прелести, как и матово-белая кожа. Морщин, этих следов времени, было ничтожно мало, впрочем, Оливер говорил, что они лишь придают большую выразительность ее лицу...

Сара была привлекательной женщиной и девушкой когда-то тоже была привлекательной: высокой и стройной, с хорошей фигурой, красивыми руками, с чувством юмора, которым искрились ее глаза. Именно это в первую очередь понравилось в ней Оливеру – ее смешливость, заводной характер, смелость, а еще непреклонная вера в правоту своих убеждений. Когда она была молода, некоторые считали ее характер трудным. Но Олли никогда так не думал. Ему нравился образ ее мыслей, ее рассуждения, манера говорить. Их отношения строились на взаимном уважении и любви, да и в постели все у них складывалось очень хорошо. Так было всегда, и теперь тоже. Иногда ей даже казалось, что по прошествии двадцати лет в этом плане стало лучше. И пожалуй, это было действительно так. Они великолепно знали друг друга, поэтому каждая ласка была словно поглаживание дорогой реликвии из красного дерева, обточенной тысячекратными прикосновениями, полными нежности и заботы.

Оливеру потребовалось ровно два года, чтобы убедить Сару выйти за него замуж. Так в двадцать три она стала Сарой Ватсон. Из-за строптивости, в духе тогдашней моды, она отказалась от традиционной свадьбы. Бракосочетание состоялось в саду дома его родителей в Паунд-Ридже, куда из Чикаго приехали ее родители и младшая сестра. На Саре было ярко-красное платье и большая шляпа, что делало ее более похожей на барышню с полотна живописца девятнадцатого века, чем на невесту, но оба были счастливы. Медовый месяц они провели на Бермудах, где им катастрофически не повезло с погодой, однако молодые ее не замечали. Они смеялись, дурачились, валялись в постели чуть ли не до вечера; выходили лишь позавтракать в гостиничном буфете, а потом опять убегали к себе в комнату, хохоча словно дети.