Даниэла Стил - Звезда

– Ничего, пусть чувствует, что она особенный ребенок.

Кристел с самого рождения стала предметом его обожания. Каждый раз, когда он ее видел, у него начинало щемить сердце. Она была еще совсем крошкой, ее головку окружал ореол очень светлых волос, а ее глаза, казалось, заглядывали прямо в его душу; ему всегда казалось, будто она хочет сказать что-то именно ему и никому другому. Ребенок с глазами, полными мечты, в ее облике было что-то завораживающее, что заставляло прохожих останавливаться и долго смотреть ей вслед. На нее всегда все смотрели. Кристел привлекала внимание людей не только своей красотой, но и чем-то другим, скрытым, казалось, в самой глубине ее души. Она не походила ни на кого из членов семьи, была совершенно особенной, а для отца была песней души. Именно он дал ей имя, когда впервые увидел малышку, которую Оливия прижимала к груди через несколько секунд после ее рождения. Чистая и прекрасная, Кристел. И это имя подходило ей как нельзя лучше, оно прекрасно гармонировало с ее ясными светлыми глазами и волосами платинового цвета. Даже ребятишки, с которыми она играла, будучи еще ребенком, понимали, что она не такая, как они, что она каким-то непостижимым образом отличается от них. Она была свободнее, естественнее, веселее, никогда не подчинялась тем правилам и запретам, которые пытались ей внушить домашние. С ней никто не мог сладить: ни нервная, вечно на что-то жалующаяся мать, ни сестра, которая была далеко не так красива, как Кристел, ни ее брат, который бесцеремонно издевался над младшей сестрой, ни даже грозная бабушка, переехавшая к ним, когда Кристел было семь лет и когда в Оризоне умер ее дедушка Ходгес. И только отец, казалось, понимал ее, только он видел, какая она замечательная, как диковинная птичка, которой хозяин время от времени разрешает вылетать из клетки и парить в вышине над всем земным и обыденным. Можно было подумать, что он верил, будто это существо передано ему прямо из рук Господа. Ради нее он всегда готов был идти против правил: приносил ей небольшие подарки и всячески выделял ее, зачастую к великому раздражению всех домашних.

– Кристел! – За дверью раздался грубый голос матери. Кристел продолжала стоять посреди комнаты, которую она делила со своей сестрой почти пятнадцать лет. Прежде чем она успела ответить, дверь распахнулась и Оливия Уайтт остановилась на пороге, уставившись на нее гневным, осуждающим взглядом. – Почему ты стоишь в таком виде? – Дочь была ослепительно хороша в своей наготе, но как раз это и не нравилось Оливии. Ей не хотелось думать о ней как о женщине, женщине с невинными глазами ребенка. И сейчас взгляд этих глаз был обращен к матери, одетой в синее шелковое платье, в котором она собиралась пойти на свадьбу Бекки. Поверх платья, так же как и на бабушке Минерве, красовался белый фартук. – Оденься немедленно! Отец и брат уже встали! – Она пристально посмотрела на Кристел и еще плотнее прикрыла за собой дверь, как будто опасалась, что они оба стоят там, прямо за порогом, жаждущие взглянуть на голую Кристел. Честно говоря, отец восхищался ею как ребенком, он просто боялся увидеть в ней женщину, а Джед оставался совершенно равнодушен к потрясающей красоте сестры.

– О мамочка... – Она прекрасно понимала, как разозлилась бы мать, увидев ее несколько минут назад стоящую голышом посреди горного потока. – Но они же не станут заходить сюда. – Она улыбнулась и недоуменно пожала плечами. Но Оливия продолжала ворчать:

– Разве ты не знаешь, что у нас еще полно работы?

Сестре нужно помочь с платьем. Бабушке разделать индюшку и нарезать окорок. Будет от тебя когда-нибудь какая-нибудь польза, Кристел Уайтт? – Они обе прекрасно знали, что от Кристел всегда была польза. Правда, она с гораздо большим удовольствием работала не дома на кухне, а помогала отцу, занимаясь с ним чисто мужскими делами. Она охотно работала с ним на тракторе или пасла скот, когда на ранчо не хватало людей. Она была совершенно неутомима, когда во время ужасных бурь отыскивала и приводила домой заблудившихся телят. Она с невероятной нежностью относилась ко всем домашним животным. Но для ее матери это ничего не значило. – Одевайся, – повторила мать, а потом, взглянув на чистое белое платье, висевшее на двери кладовки, добавила: – Но надень свое синее хлопчатобумажное платье, пока мы не отправимся в церковь. А то, помогая бабушке, ты испачкаешь новое.

Мать наблюдала, как Кристел надела нижнее белье и натянула через голову старое синее платье. На какое-то мгновение она стала снова похожа на ребенка, но ее женственность была уже настолько очевидна, что ее невозможно было скрыть даже под старым, вылинявшим платьем. Она еще не успела его застегнуть, когда дверь распахнулась и в комнату влетела Бекки, нервно жалуясь на брата. У сестры были каштановые волосы, такие же, как у матери, и широко посаженные карие глаза. Черты ее лица были правильные и ничем не выдающиеся, а фигура – высокая и стройная, почти такая же, как у младшей сестры, но в ней не было ничего от той притягательности, которой обладала Кристел. Ее высокий голос срывался на визг, когда она рассказывала Оливии, что Джед намочил все полотенца в единственной на ранчо ванной комнате.