Кристин Ханна - Разные берега

Он внимательно посмотрел ей в глаза:

– Многие годы я спрашивал тебя, чем ты недовольна, что тебя не устраивает. Но ты так ничего и не ответила.

– Джек, ты не представляешь, каково это – исчезнуть, раствориться как личность. Да и как ты можешь понять? Ты всегда был так уверен в себе.

– Ты что, смеешься? Кому ты это говоришь? Человеку, который был звездой, а потом, потеряв все, превратился в полное ничтожество?

– Это совсем другое. Я говорю о внутреннем Я, а не о том, какую должность ты занимаешь.

– Ты никогда этого не понимала, – сказал Джек. – Для мужчины это как раз самое важное. То, чем он занимается в жизни, – это и есть его сущность. Когда я не смог больше играть в футбол, я потерял себя.

– Ты никогда мне об этом не говорил.

– Как я мог? Мне было стыдно в этом признаться. И к тому же я знал, как тяжело дались тебе те годы, когда я был самым популярным игроком.

Джек был прав. В те годы, когда он играл в футбол, Элизабет бывало очень плохо. Чем успешнее он выступал, тем больше отдалялся от семьи.

– Мне очень жаль, Джек.

– Не говори так. Мы столько лет потратили на этот футбол.

– И все же мы потратили их не зря, – сказала Элизабет тихо. – Мы жили нормально. Мы построили дом, родили и вырастили двух красивых умных девочек, которые нас любят. – Она усмехнулась: – Совсем неплохо для молодой парочки, поженившейся в колледже. Джек встал, подал ей руку и растроганно сказал:

– Ты у меня замечательная. Ты знаешь об этом?

Он никогда раньше ей этого не говорил. Простые слова Джека очень ее тронули.

– Ты тоже.

– Ну что ж, Птичка, спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Она одна пошла в свою спальню.

На следующее утро Джек с Джеми и Стефани улетели на Восточное побережье.

Весна, которая так неожиданно рано пришла в их края, длилась всего до конца марта. А потом опять с новой силой зарядили дожди. Элизабет каждый день в плаще и резиновых сапогах ходила к почтовому ящику. Чаще всего она возвращалась с пустыми руками. За несколько недель только Стефани написала ей два письма. Они были короткими, с вопросами, которые ее мучили, но ответить на которые было невозможно. «Кто кого разлюбил?» «Вы что же, лгали нам все эти годы?» «Вы хотите развестись?»

Джеми не писала совсем. Она также не отвечала на телефонные звонки и сообщения, которые Элизабет оставляла на ее автоответчике.

У Элизабет всегда были с дочерьми очень близкие, теплые отношения. И теперь отчужденность, их боль и гнев были для нее невыносимы.

– Лучше, наверное, было бы вернуться к Джеку, – в сотый раз сказала она Аните. – Все тогда были бы довольны.

Элизабет отошла на шаг от картины, сосредоточенно вгляделась в нее и добавила фиолетовый мазок. Это была картина, которую она начала писать, когда Анита только приехала. Она уже закончила четыре картины для фестиваля, но из-за дождя теперь вынуждена была работать дома.

Анита сидела за кухонным столом и вязала. Она мельком взглянула на Элизабет и заявила:

– Не думаю, что все были бы довольны и счастливы.

– Ну, по крайней мере девочки успокоились бы, – сказала Элизабет. – Ну вот и все. Я закончила.

– Можно наконец-то посмотреть?

Элизабет кивнула и вдруг заволновалась. Она отошла в сторону, чтобы Анита хорошенько рассмотрела свой портрет.

Анита очень долго стояла перед ним. На портрете она выглядела хрупкой, какой-то даже неземной, но в то же время сильной. В ее серых глазах проглядывала легкая грусть, хотя на губах играла едва заметная улыбка.

– Я никогда не была такой красивой, – сказала она наконец неожиданно охрипшим голосом.

– Но ты такая и есть, ты очень красивая.

– О боже, как бы мне хотелось, чтобы твой отец это увидел. Он бы повесил портрет на стену и всем его показывал. «Идите скорее сюда, – говорил бы он, – посмотрите, это написала моя дочь». – Анита повернулась к Элизабет. – А теперь это буду делать я.

Элизабет от волнения не знала, куда себя деть. Фестиваль должен был начаться через час, и она – как же она была глупа, как она могла на такое решиться! – согласилась выставить свои картины. Она не могла вспомнить, когда ей было так страшно.

– Может, я была пьяна? – пробормотала Элизабет себе под нос, переодеваясь уже в третий раз.

Наконец она надела черное трикотажное платье и спустилась вниз. Анита уже ждала ее у двери.

– Ну как ты? – спросила она.

– Ужасно. Я бы сейчас на все согласилась, лишь бы не идти в галерею. Может, не ходить? А вдруг мне там станет плохо?