Карен Уайт: Одна среди туманов

Боже, как давно я здесь не была!..

Осветительные мачты, пестревшие рекламными растяжками и щитами, остались позади, и вдоль шоссе потянулись еще пустые по весне поля и полуразрушенные хозяйственные постройки – руины, которые почти целиком поглотили ползучие стебли пуэрарии. В предрассветных сумерках их приземистые силуэты напоминали нахохлившихся, печальных ду́хов, выстроившихся вдоль дороги в надежде, что какой-нибудь странствующий волшебник вернет их в давно миновавшие эпохи. Кое-где между ними поблескивали слюдяные лужи кипарисовых болот, которые напоминали нам, людям, что эта земля дана нам не навсегда и может быть снова у нас отнята. Солнце еще не взошло, и знакомый ландшафт, проносившийся за окнами моей машины, был окрашен лишь в разные оттенки серого, как будто за прошедшие годы все яркие природные краски выцвели и поблекли. Такими же, впрочем, были и мои воспоминания: дымчатый гризайль на сером картоне, расплывчатые тени, легкая вуаль печали.

Мой психоаналитик как-то сказал, что подобная цветовая слепота, проявляющаяся каждый раз, когда речь заходит о моих воспоминаниях, объясняется, скорее всего, одиноким, несчастливым детством, проведенным без матери. Годы, наполненные пустотой и отсутствием матери, я подсознательно раскрашивала в черно-белые цвета, поэтому теперь все мое прошлое представлялось мне монохромным и унылым.

К тому моменту, когда я добралась до указателя на въезде в Индиэн Маунд, поднявшееся над горизонтом солнце окрасило небо нежнейшим розовым цветом, но меня это не обрадовало. Подступившая к горлу паника заставила мое сердце забиться чаще, и я непроизвольно бросила взгляд на соседнее сиденье, где лежала моя сумочка. В сумочке я держала аптечный флакончик с таблетками . Интересно, подумалось мне, сумею ли я проглотить еще одну успокаивающую пилюлю «на сухую»? На протяжении всего пути от Лос-Анджелеса мне это удавалось, но теперь я засомневалась. Во рту у меня было сухо, как в Сахаре, руки дрожали… в конце концов, я была почти дома! Стараясь отвлечься, я стала смотреть в лобовое стекло – в тусклый утренний свет, который словно проглатывал мою машину, и сильнее нажала на педаль акселератора.

Вскоре мне, однако, пришлось сбросить скорость. Ветер набросал на дорогу целые горы мусора, налететь на которые мне не улыбалось. Груды листьев, спутанные ветви, толстые сучья, комки грязи и сорванные с крыш черепицы преграждали дорогу, и я старательно объезжала каждое препятствие, чтобы не повредить колеса. Несмотря на то что ехала я теперь довольно медленно, вскоре я догнала старый пикап, который когда-то был красным. Пикап притормаживал, и я увидела впереди красно-синюю мигалку полицейской машины, стоявшей на обочине дороги возле оборванных электрических проводов. Из заднего окошка пикапа, марку и год выпуска которого я определить затруднялась, на меня меланхолично уставилась большая пятнистая собака неизвестной породы.

Полицейский регулировщик, выбравшийся из патрульной машины, направил пикап, собаку и меня в объезд опасной зоны, взмахами рук показывая, что дальше следует ехать медленно, но как только я перестала видеть его в зеркале, я снова прибавила скорость и, обогнав пыхтящий пикап, едва разминулась с почтовым ящиком, который торчал прямо посреди дороги, словно это было его законное место.

Во рту у меня снова пересохло, на лбу, напротив, выступила обильная испарина, и я опять подумала о таблетках – о том, как быстро одна пилюля помогла бы мне избавиться от навалившегося беспокойства. Непроизвольно я поехала быстрее, хотя это и было небезопасно – и тут же налетела передним колесом на толстый и кривой сук, лежавший посреди дороги. Раздался треск, деревянные обломки громко застучали по днищу, но покрышка, кажется, осталась цела. Я, впрочем, не стала останавливаться, чтобы посмотреть, все ли в порядке. В глубине души я знала: если придется, я поеду дальше даже на дисках, лишь бы поскорее попасть туда, где я так давно не была.

Свернув с шоссе, я оказалась на раскисшей после грозы грунтовой дороге, где моя машина то буксовала в грязи, то подпрыгивала на камнях. Дорога пересекала обширное хлопковое поле; в ее глубоких колеях, продавленных тракторами и фургонами, стояла вода. Эту грунтовку я хорошо знала и поехала по ней совершенно машинально. Возможно, у нее было какое-то название, но мы никогда не пользовались им, объясняя дорогу случайным гостям и туристам. Повернуть направо через полторы мили после старого универмага… Универмаг был закрыт задолго до моего рождения, но я до сих пор помнила ветхое, покосившееся здание и облезлую вывеску «Голден Краун Кола» над входом. Сейчас от универмага не осталось и следа, но я все равно знала, где нужно свернуть, – точно так же мои волосы сами собой укладывались совершенно определенным образом, пусть когда-то я и пыталась делать себе самые разные прически. Сама дорога, впрочем, не изменилась – узкая, относительно прямая, она была обсажена все теми же высокими белыми дубами (за прошедшие годы они, вероятно, сделались еще выше), кроны которых смыкались, образуя подобие высокого зеленого тоннеля. Когда-то мы с Томми любили бегать по этой дороге босиком, поднимая целые облака невесомой пыли, которые, закручиваясь спиралью, еще долго плыли над нагретой землей, словно неупокоенные души.