Анна Дубчак: Натали

– Тогда почему бы вам самой не сказать об этом ему? Ведь я всего лишь служанка, – замялась Гаэлль. И она была права.

– Хорошо, считай, что я тебе ничего не говорила, – ответила резко Наталия и вернулась в дом с твердым намерением больше не обращаться к этой девице ни с какими просьбами. Ей заплатили и, верно, проинструктировали должным образом, раз она так держится. Пусть.

Она поднялась к себе, разделась и, понимая, что ей ничего другого не остается, как музицировать, с тем чтобы как можно скорее выбраться отсюда, вышла из своей комнаты и пошла по направлению к лестнице, ведущей на первый этаж.

Там, неподалеку от гостиной, как раз и находилась комната с роялем. Она уже опустилась на ступеньку, как вдруг услышала нечеловеческий крик… Это был и не женский, и не мужской крик. От ужаса у Наталии подкосились ноги…

Она медленно повернула голову в ту сторону, откуда он доносился, и увидела длинный коридор, тускло освещаемый матовым, льющимся откуда-то сверху светом.

Когда крик повторился, ей показалось, что у нее заболело все тело.

Она повернула и пошла в сторону коридора. Она еще не знала, что намерена делать, но природное (как бы сказал Логинов, патологическое) любопытство заставило ее пройти весь коридор до конца и упереться в узенькую маленькую лестницу, ведущую на третий этаж. О существовании третьего этажа она знала, поскольку еще вчера постаралась как можно больше осмотреть, увидеть, услышать, понять…

– Вы не заблудились? – услышала она голос Луи и вздрогнула.

– Нет, я только что слышала крик и пошла на него… Что здесь у вас происходит?

– Абсолютно ничего особенного… Крик вам показался, только и всего… А что касается третьего этажа, то он нежилой . И большего вам знать не полагается. И вообще, по-моему, вы должны находиться сейчас в музыкальной…

Она смерила его долгим взглядом, молча повернулась и пошла к лестнице. Через несколько минут она уже сидела перед роялем и думала о Изабель Гомариз.

И вновь она оказалась в мастерской художницы. И все-таки это была действительно мастерская именно художницы . Поскольку теперь эта рыжеволосая неряха стояла перед мольбертом, на котором был укреплен большой холст, разрисованный чем-то вроде сажи. «Уголь, это эскиз…» Эскиз. Только непонятно чего.

Однако у девушки был весьма одухотворенный вид. Да и одета она была уже более скромно: мужская синяя рубашка, на ногах черные плотные колготы и мягкие рыжие мокасины. Волосы сзади забраны в пучок и стянуты черной атласной лентой. Яркая лампа над головой освещает, помимо холста, поднятое кверху сосредоточенное личико девушки, усыпанное веснушками.

– Edith…

Кто-то позвал ее, и она точно очнулась, опустила голову и повела шеей, словно та устала держать в напряжении голову.

В мастерскую вошел молодой мужчина в синем пальто, видать, только что с улицы, поскольку на нем блестели капли…

Наталия приблизилась к окну: на улице шел дождь.

– Edith. – Он обнял девушку и поцеловал. Она ответила ему лаской и улыбнулась. По ее виду нетрудно было понять, что она безмерно рада его приходу и что теперь она не скоро вернется к мольберту…

«Edith – это Эдит».

Появившаяся так некстати в мастерской Klo сказала что-то про кофе, на что Эдит покачала головой, давая понять, что ей сейчас не до кофе.

И Наталия, закончив наигрывать какие-то несуразные арпеджио в ля-миноре, поспешила убрать пальцы с клавиш, позволив тем самым этой парочке заняться друг другом.

Главное, что она узнала, так это то, что художницу звали Эдит. И что у нее есть служанка Кло, или Клотильда, ну и конечно же, мужчина в синем пальто, которого она наверняка любит.

Об этом она рассказала Луи за обедом.

– Превосходно, – потирал он руки, думая о чем-то своем.

– Послушайте, вы хотя бы потрудились узнать, где находится эта мастерская и кому она принадлежит?

– Всему свое время. Мы уже почти нашли эту мастерскую, но там, как вы понимаете, частные владения, а потому что-либо узнать и тем более войти туда по меньшей мере сложно…

– Если бы вы меня выпустили отсюда, я бы уже знала об этой девице все .

– Это чрезвычайно самонадеянно, – улыбнулся ей Сора. Он обладал завидным аппетитом, Гаэлль едва успевала подкладывать ему на тарелку куски индейки, как он требовал положить ему «еще один кусочек», кроме того, он с такой легкостью одолел довольно-таки большого омара, что Наталия, которая была вынуждена быть свидетелем этого проявления гурманства и обжорства, почувствовала тяжесть в своем желудке. Словно это не Луи все это съел, а она сама.