Ги Де Кар: Девушки для утехи

– Мне кажется, мы смогли бы узнать счастье вместе. Но я полагаю, Вы достаточно опытны, чтобы понять, что до этого дня я не принадлежала никому. Это, наверное, должно показаться смешным такому мужчине, как Вы?

– Напротив, это прекрасно. Вы будете только моей… с этого вечера!

– Вы хотите этого, Жорж?

– Может ли быть иначе?

Когда он провожал ее домой на рассвете, она уже не была прежней Аньес, она была женщиной… Счастливой женщиной.

В чем же все-таки заключается счастье женщины?

Аньес спрашивала себя в тишине перед алтарем, действительно ли она была виновата в том, что так легко поддалась искушению плоти? Разве каждая женщина не имеет права на это счастье, разве она не должна принимать его, когда оно приходит, пусть даже это и противоречит морали, в которой она воспитана? Сколько женщин, не осмелившись нарушить определенные законы общества, потом горько сожалели об этом в продолжение всего своего бесцветного существования. Нет, не стоит раскаиваться в том, что она подчинилась главному закону природы.

Вдруг Аньес подняла голову… Она заметила двух маленьких старушек-пансионерок из женского корпуса монастыря, которые зашли в хор через низкую дверь, расположенную позади главного алтаря. Одна держала в руке метелку из больших перьев и тряпку, другая с трудом тащила приставную лестницу.

Одну из них Аньес сразу узнала, потому что видела ее каждый раз, когда Элизабет приводила ее с собой в часовню.

Несмотря на свои семьдесят пять лет, женщина с усердием исполняла обязанности ризничей. Ее звали Фелиция. Вторая, помоложе, была, вероятно, случайной помощницей, которой Фелиция громким голосом давала указания. Это могло показаться неуместным возле светильника, который был постоянно зажжен у дарохранительницы. Но Фелиция не обращала внимания ни на светильник, ни на присутствие незнакомки в часовне. Да и с чего бы этим утром она изменила своим привычкам и сделалась молчаливей, чем обычно? Разве она была не у себя дома в этой часовне? Эти канделябры, эта вышитая скатерть, покрывающая алтарь, этот колокольчик для служения мессы, поставленный у основания третьей гранитной ступени, общинный стол, кафедра, бедно украшенная резьбой, суровые исповедальни – разве не стало все это для нее домашней обстановкой?! Ведь находила же она нормальным сказать своим кисловатым голосом помощнице:

– Особенно хорошо держите лестницу, мадам Эдокси, когда я буду вытирать младенца Иисуса! Мать-настоятельница сказала мне вчера, что это настоящий позор – позволить ему покрыться таким слоем пыли в руках Пресвятой Девы! Я ей ответила, что мне никогда не удавалось прилично почистить его без лестницы! Я его очень люблю, этого маленького Иисуса, но я не хотела бы сломать ногу из-за рвения к чистоте! Младенец Иисус тоже этого не выдержит!

Мадам Эдокси собрала все силы своих семидесяти лет и вцепилась в лестницу, по которой начала взбираться ее старшая подруга.

Глядя на этих двух старух, служительниц Божьего Дома, Аньес не могла не задать себе вопрос: испытали ли Фелиция и Эдокси в то время, когда были молодыми и красивыми, ту же слабость перед желанием? Узнали ли они радости любви? Какие секреты, какие драмы, может быть столь же мучительные, как та, которую теперь переживала Аньес, прятались за их почти что детской безмятежностью?

Не обращая больше внимания на старух, Аньес спросила себя с тревогой, каким чудом ей удастся освободиться от мутного прошлого, неотступно ее преследовавшего? Уже прошлое, очень нелегкое прошлое, в ее-то возрасте…

В одну ночь Жорж стал для нее всем. Проходили счастливые недели. Она жила только для него. Инстинкт плоти развивался в ней с такой неистовой силой и необузданностью, что она совершенно теряла голову. Изо дня в день она все больше отдавалась удовольствию, даже не задавая себе вопрос, кем был на самом деле тот, чьей любовницей она стала?

Значительная разница в возрасте (он был почти на двадцать лет старше ее) лишь придавала этому мужчине авторитет, который она не собиралась оспаривать.

С первых дней их связи он настоял на том, чтобы она оставила профессию манекенщицы, тактично, но твердо дав понять, что у него достаточно средств, чтобы удовлетворить ее нужды. Аньес пыталась протестовать:

– Жорж, любовь моя, я не хочу, чтобы ты содержал меня! Я должна продолжать зарабатывать себе на жизнь: ни за что на свете я не хотела бы быть обузой для тебя… Я люблю тебя!

– Я это знаю…

Он знал всегда все. Он все угадывал. Она чувствовала, что не способна спрятать от него что-либо, кроме, пожалуй, одного секрета: даже ему она никогда не говорила об Элизабет. Много раз она хотела рассказать ему о сестре, но всегда в последнюю секунду какая-то сила удерживала ее. Она сама не знала, почему у нее возникало ощущение, что в таком признании было что-то кощунственное. Жорж не исповедовал никакой религии, он не понял бы того величия духа, которое несла в себе смиренная жизнь маленькой служанки бедных. К тому же, он был слишком избалован успехом, чтобы суметь проникнуться сочувствием к обездоленным старикам.