Полина Поплавская - Вечер в Венеции

Сегодня, взглянув на Николу мельком, он заметил, как две тонкие морщинки поползли от носа по лбу этой маленькой женщины. И он почувствовал, что теперь не она дарит ему свою юность, а он влечет ее к увяданию: Никола переступила порог, за которым прекрасная птица превратилась в женщину. Но не женственность была нужна ему…

А еще он не хотел больше преодолевать течение времени, тревожить свою достойную жизнь, выпрашивая у нее свободный час – чтобы заполнить его Николой. Она больше не была для него трогательными каникулами.

Он отвернулся, облегченно вздохнув, – и замер. На другом конце моста стояла Божена и смотрела на него.

Вчера еще Прага мокла и кашляла под дождем, а с утра Божену разбудило солнце – она выгнулась ему навстречу и застыла на волне из кружев и тонкого батиста. Но лишь на мгновение – новый день уже захватил ее. Божена любила окунаться в солнечные дни с головой, легкомысленно отдаваясь томлению теплых лучей.

Она потянула носом – привычка, так смешившая Томаша. «Ах, Томаш, ленивец! Он проспал наш утренний кофе!»

Подцепив носком ноги тапок, она попрыгала в поисках второго, заглянула под кровать – тот белел в глубине.

– Опять ты, Холичек, воруешь тапочки? – Словно отвечая ей, кролик выглянул из комнаты Томаша и виновато опустил одно ухо. – Ах вы еще и заодно!

Божена фурией бросилась к пушистому комочку и ласково потормошила его, взяла на руки и шагнула к Томашу. В его комнате был полумрак. Божена прищурилась – Томаша не было. Она, шлепая босыми ногами, вышла в коридор и направилась на кухню. В последнее время он часто задерживался в мастерской, и она оставляла ему ужин в судке. Возвращаясь, он не будил ее – они встречались утром за кофе и вместе шли в мастерскую.

Божена открыла холодильник – он уютно осветил скопище ее кулинарных причуд, и Холичек радостно заерзал у нее на руках. Ужин цел. Словно непрочитанная с вечера записка.

Божена достала морковку и отдала ее кролику, присела на плетеный высокий стул напротив барной стойки и плеснула себе в бокал немного вермута. Затем встала за соком и льдом, но, снова увидев судок, взяла трубку и набрала мастерскую. Никто не ответил. С каждым новым гудком она все больше сердилась на Томаша – и беспокоилась.

Прервав наконец телефонную мороку, вернулась за стойку. Теперь тишину нарушало лишь мерное похрустывание – Холичек мирно завтракал.

Божена не глядя протянула руку к бокалу, глотнула. Вермут обжег ей горло, и внутри потеплело.

Тогда она вспомнила, что Томаш говорил о какой-то срочной работе – он ожидал заказчика вчера вечером, когда она уходила домой. «Наверно, дождался и остался работать, а под утро заснул». Она окинула себя взглядом и, заметив, что сидит за стойкой в пижаме, улыбнулась: «Видел бы Томаш».

Приняв душ, Божена решила использовать запоздалое осеннее тепло и надела новое платье. Длинное, по щиколотку, оно лиловым потоком струилось по ее телу, – и, забыв про судок и досаду, Божена чуть коснулась флакона «Сальвадора Дали», тронула пальцами виски и спустилась на улицу.

Она решила не торопиться. Постояла рядом с шарманщиками, похожими на фарфоровые статуэтки: розовые старик и старушка, он в бабочке и котелке, она вся в белых горошинах, рассыпанных по синему платью, и круглой шляпке на снежно-седых волосах, поверх – домашнее кружево. А их шарманки – две маленькие сказки. Внутри одной – заколдованный мир вечно куда-то манящих тропинок, замков, сокрытых в дремучих лесах… Вторая похожа на крошечный кукольный театр. Брось крону – и увидишь в окошко, как кружатся в ласковом танце влюбленные куклы: шаг навстречу – в сторону – назад – поворот. Звякнула в кружке еще одна монета – и Божена, уже сама крутя блестящую гладкую ручку, вспомнила детскую грезу: вот бы скорее состариться, стать шарманщицей и стоять день-деньской у зеленых пушистых кустов, важно улыбаясь прохожим. Голова ее закружилась от пасленовой музыки, и, отломив зеленую веточку, она пошла дальше, будто гуляя внутри деревянной шарманки, – такой игрушечной показалась ей Старая Прага.

Солнце затопило город, отслаивая от него прогорклые корки осени. Блаженной утопленницей Божена нежилась в солнечном забытьи, кружа по дорожкам, ведущим на Петршин. Внизу в пестроте осенних садов плавали рыжие цукаты крыш и шоколадные ломтики башен. И только спустившись вниз, Божена вернулась на землю. «Я бы сейчас съела и быка», – промурлыкала она их с Томашем позывной аппетита… Рядом с ней как по заказу остановилось такси.