Анна Берсенева - Рената Флори

Павел Андреевич не поднимал на Ренату глаз.

– Ты так спала… – вдруг проговорил он.

Голос его прозвучал еще более хрипло, словно что-то мешало ему в горле и от этой помехи невозможно было избавиться даже самым сильным кашлем.

– Так крепко, да? – пролепетала Рената.

– Так… красиво. Как Спящая красавица.

– Я… – растерянно произнесла она.

– Ложись опять, а? – попросил он.

Она хотела спросить, зачем же ей ложиться, если спать уже совсем не хочется, но удержалась от такого глупого вопроса. Ее рука, сжатая его рукою, по-прежнему немела от сильных токов, идущих от него, и все тело от них немело тоже.

Сковородников наконец поднял на нее глаза. Рената быстро отвела взгляд.

Она послушно легла на кушетку, зачем-то натянула на себя плед – до шеи. Заметив этот испуганный судорожный жест, Сковородников усмехнулся. Кажется, он отошел от того необъяснимого напряжения, которое одновременно охватило их обоих. Да и руку Ренатину он отпустил.

Она лежала, глядя в потолок, боясь даже скосить на него глаза. Он сидел рядом на краешке кушетки и, наоборот, не отводил от нее взгляда. Потом он осторожно разомкнул ее пальцы, сжатые до белизны костяшек, и вынул из них плед. Потом наклонился к ней и поцеловал, не в губы, а почему-то в подбородок.

Что было бы с нею от поцелуя в губы, Рената и представить себе не могла. Если от прикосновения его губ к самому краю ее подбородка она чуть не вскрикнула…

Хотя она и не вскрикнула, но, наверное, сильно вздрогнула.

– Не бойся, – шепнул Павел Андреевич. – Никто не войдет.

Он быстро встал, подошел к двери, бесшумно повернул кругляшок замка и сразу же вернулся к кушетке. Но на этот раз не сел на ее краешек, а опустился рядом на колени – не опустился даже, а упал, будто обессиленный, и стал целовать Ренатино лицо.

Он целовал ее горячо, беспорядочно, в волнении, он почему-то по-прежнему не прикасался к ее губам, его руки лихорадочно метались по ее плечам, касались ее щек, один раз коснулись и груди, но тут же отдернулись, словно наткнулись на горячее… Соединенье уверенности и растерянности было в каждом его движении так ощутимо, что от этого у Ренаты кружилась голова и темнело в глазах.

– Ну не бойся, не бойся… – повторял и повторял он все с той же уверенностью и с той же растерянностью. – Никто не войдет… не помешает…

Она ничуть не боялась каких-то внешних, отдельных от нее и от него помех; она совсем о них не думала. Все ее существо находилось в таком смятении, что едва ли это смятение могло бы усилиться даже в том случае, если бы дверь распахнулась и в ординаторскую ворвалась бы толпа.

Павел Андреевич вдруг перестал ее целовать, отстранился и встал. Рената замерла: что случилось? Она подумала, что сделала что-нибудь не так, чем-то смутила или даже обидела его, и эта мысль ее ужаснула. И когда оказалось, что он просто хочет снять брюки – они были медицинские, легкие, и снимались легко, – Рената обрадовалась так, что сердце у нее забилось еще стремительнее.

Его лицо и фигура туманились в ее глазах, и она чувствовала одно лишь счастье, огромное, немыслимое. Такого счастья она не только никогда не испытывала в жизни, но даже не подозревала о том, что оно вообще возможно.

Он снова наклонился над нею и попросил:

– Подвинься, милая.

Рената подвинулась так поспешно, что ударилась плечом о стену. Он лег рядом на бок, притянул ее к себе. Даже сквозь юбку она почувствовала, какой горячий у него живот. Он взялся за подол ее юбки, потянул вверх… И тут в коридоре послышались быстрые шаги и раздался торопливый стук в дверь.

– Павел Андреевич! – Голос медсестры Марголиной звучал испуганно. – У Сергеевой кровотечение!

Сковородников вскочил как пружиной подброшенный и пробормотал:

– Ч-черт!.. С чего это вдруг? Иду! – крикнул он.

Еще через мгновение он уже распахнул дверь. Медсестра Марголина маячила в дверном проеме.

– Главное, непонятно же, из-за чего! – проговорила она. – Так легко родила…

– Иду, – повторил Сковородников.

Марголина с любопытством взглянула на Ренату, которая с растерянным видом сидела на кушетке. Павел Андреевич тоже посмотрел на нее.

– Поспала немного? – сказал он. – Одевайся скорее, вместе Сергееву посмотрим.

Его слова прозвучали так, будто ничего особенного не произошло и Рената в самом деле лишь прилегла в свободный часок, как делали все врачи и медсестры, когда этот самый часок выдавался во время ночного дежурства. Если и слышались в его голосе обеспокоенные интонации, то они относились лишь к неожиданному осложнению у только что родившей женщины. И эта его обеспокоенность была Ренате совершенно понятна.